Она склонила голову и порядком растрепанные волосы повисли вдоль ее бледных щек. Хмель уже выветрился из ее головы — теперь в душе у нее осталась прежняя раздирающая боль, и больше ничего.
— Отвези меня в отель, — глухо выдавила она. — Я… я ужасно себя чувствую и хочу спать.
— Отличная идея, — едко протянул он, — только спать ты будешь здесь! И если тебе хоть сколько-нибудь дорога жизнь, ты сию же минуту залезешь прямиком под одеяло и, черт возьми, уснешь! Предупреждаю, Аннетт, я в паршивом настроении и шутить не намерен.
— Мне уже все равно, — прошептала она, усталая, не чувствующая ничего, кроме пульсирующей в висках боли, девушка стала расправлять постель.
— Не торопись, — услышала она за спиной грубый смех. — Сначала надо бы раздеться. Или в Англии так не принято?
Его смуглые руки быстро расстегнули длинную змейку молнии и вначале освободили ее маленькие груди от плотно облегающего шелка. Спустя секунду темно-шоколадное платье уже валялось на пушистом бежевом ковре, а Аннетт, униженно полыхая краской стыда, пыталась прикрыть наготу трясущимися руками. Ее всю колотило — Саймон водил взглядом по ее стройному телу, на котором остались только шелковые трусики и, неровно дыша, никак не мог отвести от нее глаз. Наконец он справился с собой и, чертыхнувшись, почти выбежал в соседнюю комнату. Когда он вернулся, в руках у него была рубашка.
— Вот, надень, — отрывисто приказал он и, не глядя, накинул рубашку на ее покрытые мурашками плечи. — Ложись и спи — в половине пятого я разбужу тебя и отвезу в отель, чтобы никто не заметил твоего отсутствия. Спи!
Он ушел, хлопнув дверью, и Аннетт, застегнув пуговицы на своей импровизированной ночной сорочке, спешно забралась под одеяло. Она была так измотана, что многие вещи просто не доходили до ее сознания — ни то, что от подушки, в которую она уткнулась щекой, исходит тончайший мужской аромат, ни то, что она лежит в рубашке Саймона… Свинцовые веки сомкнулись, и она, как в пропасть, провалилась в глубокий сон без сновидений.
…Проснувшись среди ночи, она поняла — если сейчас не выпьет по меньше мере десять стаканов воды, то умрет. Никогда еще не испытывала она такой мучительной жажды: рот превратился в пересохшую пустыню, в горле саднило.
Да, но раньше я никогда так не напивалась, мрачно подумала Аннетт, чувствуя болезненный укол совести. Наверное, у меня… как это называется… похмелье.
Аннетт спустила ноги на пол и несколько минут тупо озиралась, удивляясь, что она делает ночью в фургоне Саймона. Потом глухо застонала — к тому, что случилось на вечеринке, прибавились воспоминания о том, что произошло позже. Но делать было нечего: жажда не проходила, и Аннетт, отложив процедуру самобичевания, пошла на кухню.
Она неплохо ориентировалась в трейлере, так как часто приходила сюда за кофе или виски для своего грозного босса и точно знала, куда идти, но на пороге кухни застыла, как изваяние. Примостившись на кушетке у стены, спал Саймон!
Затаив дыхание, она на цыпочках подошла к нему. И так, стоя босиком на прохладном кафеле, долго смотрела на дорогое лицо, в немом восхищении впитывая каждую его черточку. Во сне он выглядел моложе и был не таким суровым, как днем, — строгие морщинки между бровей разгладились, затеняющие скулы длинные ресницы делали его ужасно беззащитным. Аннетт даже тихонько хихикнула — странно, что он выглядит так ранимо, когда с утра до вечера привык метать громы и молнии!
Неожиданно он пошевелился и откинулся на спину; простыня соскользнула с его крепких плечей, обнажив широкую и мускулистую, как у атлета, грудь, пересеченную темной порослью волос. Внутри ее полыхнул огонь, и она с ужасом ощутила, как отвердели и напряглись кончики ее грудей, отзываясь на трение рубашки при каждом вдохе и выдохе. Саймон снова пошевелился, и сердце ее сжалось — жесткая кушетка была слишком тесна для этого большого тела, а ведь из-за нее он вынужден спать в таком неподходящем месте и в такой неудобной позе!
Ее существо переполнилось невыразимой нежностью: не утерпев, она воздушными пальчиками погладила его плечо. Бедненький, с жалостью подумала она, ты обречен ворочаться на этой кушетке, когда я сплю на твоей кровати. Чувствуя отвращение к себе, она легкой ладошкой скользнула по его груди и задрожала от жестких завитков, в которых заблудились ее пальцы.
Он что-то пробормотал во сне, и это ее спугнуло — Аннетт торопливо прошла к холодильнику, боясь, как бы он не проснулся и, что называется, не застукал ее на месте преступления.
От волнения руки плохо слушались ее. Она приложила слишком большое усилие, когда открывала дверцу, и в результате с полочки соскочило несколько жестяных банок с тоником и содовой. Они громко застучали по выложенному плиткой полу.
Аннетт в страхе замерла, каждой клеточкой чувствуя наступившую оглушительную тишину и молясь о том, чтобы эта катастрофа не разбудила Саймона. Но — увы! — в тот же миг она услышала его сонное ворчание:
— Аннетт? — Он приподнялся на локте и провел рукой по всклокоченным от сна волосам. — Дьявол, Анни, почему ты не спишь?
— Я хочу пить, — натянуто произнесла она, в душе обозвав себя непроходимой идиоткой.
— Поройся в холодильнике, там где-то была вода. Лед — в морозилке, — сдерживая смешок, сказал он. Аннетт знала, что выглядит очень комично в его рубашке, с насупленной, как у обиженного ребенка, физиономией и нервно сцепленными руками. — Извини, я как-то не подумал предложить все это вчера. Ведь девушка, которая носит мои рубашки, спит в моей постели и роется в моем холодильнике, вольна расхаживать по моему дому в любое время суток и брать все, что захочется, без моей помощи. Правда, при этом совсем не обязательно прерывать мой чуткий сон, — мягко подтрунил он.
Она покраснела и, прикусив пухлую губку, переступила с ноги на ногу. Это движение привлекло его внимание, и он посмотрел, лаская взором ее стройные бедра. Аннетт испуганно охнула, одернула рубашку и спряталась за открытую дверцу холодильника. Она поспешила найти банку с водой и мгновенно осушила ее — ледяная влага, взбодрив, смягчила режущую сухость во рту.
Потом она собрала то, что раскатилось по полу, и уже готова была проскользнуть мимо Саймона к двери, но он поймал ее запястье.
— Напилась? — с улыбкой спросил он.
— Да, — ответила она быстро; прикосновение массирующих пальцев к ее руке доставляло девушке немало беспокойства. — Я… я иду спать.
— Голова не болит?
— Нет, только пить очень хочется, — выдавила она.
Дразня, он провел пальцем вверх, к сгибу ее локтя. Аннетт дернулась и отступила назад. Сердце, как барабан, грохотало в ее груди.
— Вот и хорошо. — Он оглянулся на настенные часы. — Нам осталось спать не больше двух часов, потом мы отправимся в отель, ты переоденешься и вернешься обратно.
— Представляю, что подумают люди… — Она подняла глаза к потолку и вздохнула.
У его сощуренных глаз появились смешливые морщинки.
— А кто узнает о том, что ты здесь ночевала? Даже если кто-то пронюхает об этом и разнесет сплетню. В конце концов, кому какое дело? Так что забудь и спи спокойно, сладкая моя.
Он разрешил ей идти. Аннетт мигом скрылась в освещенной ночником спальне и юркнула в постель. Свернувшись калачиком, она безрадостно подумала: сколько женщин в своей жизни он называл «сладкой» и скольких еще назовет… Но, возможно, скоро его любвеобильная натура бросит якорь в тихой гавани семейного счастья — он женится на Патриции Синклер. Узы брака навсегда свяжут эти знаменитости и узаконят их роман, не сходящий со страниц бульварных газет, равно как и из светской хроники солидных изданий. Тетя Эльза благословит их брак и с нетерпением будет ждать внуков… Аннетт согнулась, чувствуя резкую боль в животе и вспоминая медленный танец Саймона и Патриции, больше похожий на прилюдное занятие любовью.