— Как прошел день? Много работы? — спрашивает Эд.
— Да. Парочка вызовов была, — отвечаю я, подымая сапоги с пола.
— Вот как? А противогазами пользовались?
— Пользовались, — отвечаю я и ставлю сапоги на подставку для обуви. — Но Космо и Винни как следует прочистили их и сменили цилиндры.
— Порядок, — говорит Эдди и входит в кухню. — До скорого.
Потом останавливается и спрашивает:
— Завтра работаешь?
— Нет. Свободен.
— Тогда счастливого праздника, — говорит он.
Приму душ — и домой, надо помогать Пэт готовиться к завтрашнему приему гостей. Пасха будет для меня днем отдыха. Настоящего домашнего отдыха...
■
Июльское солнце стоит прямо над нашей пожарной частью, и кажется, оно никогда не было ближе к земле, чем сейчас. Скоро полдень, лежу на койке и думаю о пожаре, с которого мы только что возвратились. Жильцы недавно покинули дом на Фокс-стрит, и дневной жар прогрел кучу отбросов, сваленных в парадном, — вонь была чудовищная. Я тащил через эту кучу рукав и старался не дышать, но сразу там не перелезешь, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Горело на четвертом этаже — так, ничего особенного. Огонь был всего в двух комнатах, и Вилли Ниппс без труда работал стволом. Когда огонь погасили и дым рассеялся, я увидел тараканов, они были повсюду — на стенах, на полу, во всех комнатах, кроме сгоревших, в длинном узком коридоре. Я сказал Вилли, Бенни и лейтенанту Уэлчу, что, раз делать особенно нечего, я подожду отбоя на улице.
Вонь проникала с лестничной клетки на все этажи, и, пока я спускался, от нее не было никакого спасения. Оказавшись снова на улице, я испытал странное чувство свободы, словно меня отпустили с многолетней каторги. Я стоял перед этим домом, не зная, что делать, испытывая глубокое облегчение и счастье оттого, что я уже не там. На жаркой, удушливой Фокс-стрит дышалось удивительно легко.
В вентиляционных трубах надо мной мягко урчит воздух, окутывая прохладой наши шестнадцать коек. Полы сверкают чистотой, стены — свежевыкрашены, симметрично расставленные койки аккуратно заправлены. Второй этаж нашей пожарной части напоминает мне казарму — здесь мы отдыхаем. Но даже лежа на койке, я все думаю о многоквартирных домах на Фокс-стрит. Я устал на пожаре, который мы только что потушили. А жара на улице, пока я выливал воду из ствола, скатывал и упаковывал рукав, окончательно меня вымотала. Хочется отдохнуть. Расслабиться. Закуриваю сигарету и закашливаюсь при первой же затяжке. Будь я полицейским, водопроводчиком, школьным учителем или бизнесменом, я бы отказался от этой отвратительной привычки. Но стоит ли бросать курить, если каждый пожар, который мне приходится тушить, страшнее тысячи блоков сигарет «Пэл Мэл»? Кури. Успокойся. День наполовину прожит. Но успокоиться я не могу. Все думаю о многоквартирных домах на Фокс-стрит, о людях, живущих на Фокс-стрит, о Тине де Вега.
Тине де Вега 18 лет. Она родилась в Пуэрто-Рико, и шестилетним ребенком вместе с тремя сестрами и четырьмя братьями мать привезла ее в нашу страну. Тина мало что знает о Южном Бронксе Ей неизвестно, что уголовный отдел в их полицейском участке на Симпсон-стрит за каждый месяц расследует больше убийств, чем где бы то ни было еще в городе. Ей неизвестно, что на долю нашей пожарной части — всего в трех кварталах от ее дома — приходится больше ложных тревог и больше пожаров, чем в любом другом районе Нью-Йорка. Не знает она и того, что показатель венерических заболеваний и детской смертности здесь в три раза выше, чем в любой другой части города. Тина знает только, что цена ей пять долларов и что с недавних пор она вынуждена соглашаться на четыре. Наступили трудные времена, инфляция ударила даже по проституткам Южного бульвара. Бульвар этот кишит девчонками. Но медленно проезжающих машин с клиентами на всех явно не хватает. На промысел снова вышли сорокалетние проститутки в застиранных свитерах и полуспущенных нейлоновых чулках.
Тина встает в одиннадцать утра. И каждый день все начинается сначала. Она разыскивает своего хозяина и получает у него немножко героина; героин, как всегда, приводит ее в себя, у нее появляется аппетит. Она идет в закусочную Амиллио Бодеги и берет на завтрак бутылку пепси-колы и несколько сосисок. Потом возвращается домой, смотрит по телевизору очередную мелодраму из серии «Семейная жизнь» и клюет носом.
Живет Тина рядом с тем покинутым домом, где в парадном огромная куча отбросов, с тем самым домом, откуда мы только что возвратились. Я сидел на подножке старого брошенного автомобиля и вдруг увидел ее — она медленно шла ко мне. С нашей последней встречи прошло несколько лет, но такое лицо не забывается. Безупречная смуглая кожа, узкая кость европейской аристократки, тонко очерченные губы, изящный нос, много повидавшие глаза. Они не сияют как прежде, они едва видны из-под полуоткрытых век — это все наркотики. Раньше эти глаза беспрестанно излучали счастье или, по крайней мере, радость, теперь все исчезло. На ней короткая белая нейлоновая юбка, обтягивающая бедра, и тонкая красная спортивная рубашка, подчеркивающая грудь. При других обстоятельствах можно было бы подумать, что со временем она станет привлекательной, элегантной дамой. Она в сандалиях на босу ногу, и ноги у нее сильные, красивые. Неприятное в ней — только глаза и исколотые руки.