– Почему – благодаря ему?
– А его все любили! И немцы тоже! Заходит на пароход кто-нибудь чужой, а Комка уже чувствует – чужой. И такой лай устроит, готов разорвать. А подбежит и начинает ластиться. Лоцмана его тоже знали и любили. Как только лоцман поднимется на судно, идет на мостик и – Комка туда же. Сидит, головой крутит. А мордочка такая забавная! Знал он на судне меня, боцмана и капитана. Жил он в моей каюте, спал на матрасике возле койки. На дверях каюты один матрос нарисовал свирепую собачью морду, ну прямо волкодав, и написал по-немецки: «Осторожно – злая собака!» Капитана он любил, потому что тот гулял с ним. Обычно я после обеда адмиральский сон выдавал. Я в койку и он, Комка, как человек – на бок и лапы под голову. Но в два часа он уже у двери. Капитан точно в это время открывал тихонько дверь и шел на берег гулять с Комкой. С двух до пяти, точно, гуляли они. Комка справит там свои дела, на земле поваляется, травку пожует. В кают-компании его тоже никто не прогонял. Сидит у моих ног под столом. Вот помполита он не любул. Тот прогонял его с собраний. Помполит начнет что-нибудь про политику, а Комка усядется перед столом, вертит головой, а то вдруг начнет за мухой гоняться. Отвлекает народ от «сурьезной» работы. Народ-то на него все внимание. Как-то напугался он сильно во время шторма в Северном море. Началась качка и на Комку упал ящик письменного стола Он кинулся к двери, а за ним с грохотом ведро со стиральным порошком.
– Так как он заграницу ходил? У него что специальный документ был для таможни?
– Какой документ! Для прививки ставили ему иногда уколы. А во время таможенного досмотра накормим сонными таблетками или привяжем в каюте стармеха. Однажды в Выборге боцман сказал: «Я заберу Комку на берег, домой!» Отговаривали, *жалко, но. Ну вот, говорю, давай такой эксперимент проведем: к кому он пойдет, тот и хозяин! Стали в разных концах коридора, матросы открыли дверь, выпустили Комку. Мы договорились с боцманом – голос не подавать. Выскочил Комка, головой вертит туда-сюда, На меня, на боцмана, не знает куда, к кому подойти. Тут боцман не выдержал: «Кома, Кома, иди сюда!» Он к нему. Тут я как рявкнул: «А на, стервец, такой! Ко мне!» Так представляете, он с таким виноватым видом, едва не на брюхе пополз ко мне. Хоть и хозяин боцман, а жил-то Комка у меня, я его кормил. Ну вот, – говорю боцману, – видишь кто настоящий хозяин! Но все равно через какое-то время увел его боцман на берег. Разъелся, разжирел он там. Пропал совсем для моря, для флотской жизни песик. Зря.
Криков задумался, как-то усмехнулся горьковато. Встал, прошелся по каюте, выключил чайник, тот уже вовсю исходил паром.
24.00. Стоим на рейде. П9РТ. Бразильцы подогнали две баржи-площадки. Торопятся, кричат, аукают. Кабельеры! Все в белых штанах. Столько темперамента! Вот я и в Южной Америке.
В порту Ангра-дус-Рейс простояли какой-то час, ну два, не больше. Выгрузили два агрегата с газом, что везли на палубе, по бортам, да еще какую-то массивную железяку в упаковке, что грузили в Бремене. Вот и все дела! А разговоров-то было, господи!
Правда и этот срок стоянки можно было б сократить, но бразильские грузчики, споро взявшиеся за дело вначале, потом как-то скисли.
– Не Европа! – сказал стармех, зачем-то возникший на ночной палубе, – Может, сами возьмемся, а? Выгрузка одного баллона стоит тысячу долларов, заработаем!
Я тоже не сплю, доктор не спит. Дождь идет. Первый дождь за рейс. Прохладно.
– Ничего себе тропики! – ежится доктор, кутаясь глубже в куртку.
И вот отмахав за остаток ночи и первую половину дня несколько десятков миль, подходим к Сантусу – большому красивому порту. Созерцаю горы, долины, в одной из которых и раскинулся Сантус. Сантус по-испански – святой дух! Что ни говори, что ни вспоминай – грустное, печальное, а на душе подъем, она парит, как у первооткрывателя этих земель. Вчера, проходя на виду знаменитого Рио, дал домой короткую радиограмму: «Привет из Рио-де-Жанейро».
В Сантусе мечтаю купить белые штаны, осуществить мечту Остапа Бендера. Он, как и я, не сумел побывать в Рио, но я видел, хоть издали его белые дома, кварталы и огромную статую Иисуса Христа, возвышающуюся над прекрасным городом. Бедный Остап!
Хожу по палубам, смотрю на берега, на барашки прибоя, то запираюсь у себя в каюте, долго изучаю карту: куда-а-а занесло! Бедный Бендер! Тебе-то не удалось, не пофартило. И все же никак не дает душевного равновесия история, рассказанная за ночным чаепитием в каюте Крикова. Она как будто и не имеет ничего общего с сегодняшним моим настроением, но все же. «Редко я схожусь с людьми, чтоб подружиться. А вот с ним проплавал всего три месяца и остались мы друзьями на всю жизнь. В юности он окончил университет, тот же университет окончила его жена, в одно время. Замечу, между прочим, это скажется негативно впоследствии на их семейной жизни. Ну вот, вскоре он стал комсомольским работником, был первым секретарем райкома. Потом партийная работа в пароходстве. Потом пошел первым помощником капитана, чтоб материально обеспечить семью. Она пошла учиться в аспирантуру, стала вскоре кандидатом наук. А он, как был помполитом, так и остался. Связей, правда, у него чуть ли не по всему миру было: один знакомый работает в ЦК, другой в Минфлоте, третий за границей, в посольстве. И на пароходе народ к нему относился хорошо – так поставил себя. Был порядочным, честным.