Планерка пошла своим, давно заведенным, отработанным ходом. Я плохо слушал, что там вещала «говорящая сорока», анализируя последний номер «Трибуны», что-то предлагала в следующий, кого-то похвалила, кого-то упрекнула за недостаточное проникновение в существо явления. Я боролся с противоречивыми думами и вспоминал апостола Петра, его интервью, перед уходом из райского клуба, где потом начались танцы.
Если крикнет рать святая:
– Кинь ты Русь, живи в раю! Я скажу: не надо рая, Дайте родину мою!
Ах ты, боже мой! Как сладко, как томительно сладко и горько одновременно. Я подумал об аде, о мельнике Галактионе и его друге-напарнике Парамоне, как они оба вспоминали все больше сенокосы, перепелов во ржи, кузнечиков на солнцепеке. И как в разные годы, тогда еще молодые, бравые, уходили на две войны, оставив дома жарких молодых женок. «Трубка шесть, прицел ноль-ноль восемь! Шрапнелью!» – дурашливо кричал мне вдогонку Парамон. Георгиевский кавалер вторил ему: «Держи позицию, Вовка!»
Ах ты, боже мой! Я оглянулся тогда, прежде чем прыгнуть на землю: вокруг сияли владения Саваофа, плодоносили райские деревья, качались лиловые колокольчики, жужжали пчелы. А вдали смолисто чернел забор, где дымили костры и мучились грешники.
Потом я прыгнул. Обдало холодом стратосферы, начались перегрузки, опалило огнем кончики бровей, ресницы, но приземлился в общем-то удачно – на клумбу возле сельхозтехникума.
– А какой замечательный материал привез из Персикова наш дорогой В. Д.! – улыбалась «говорящая сорока». – Будем давать в четырех номерах с продолжением.
– Я читал, – кивнул Бугров и посмотрел на меня. – Вот подход к теме, к решению современных задач.
Я посмотрел на В. Д. Он держался за мизинчик Лены и сиял здоровым румянцем. В это время Костоломов закашлялся: нечаянно проглотил резинку. Михаил Петрович оторвался от новой рукописи Дмитрия Дворцова-Майского, пожевал губами. Вика, беспокойно сидевшая на краешке стула, поднялась и сказала: – Прошу меня уволить!
– Не понял? – сказал Бугров. И все посмотрели на Викины кроссовки.
– Меня послали писать зарисовку о передовике, а он мне не нравится.
Костоломов задорно захохотал. Я подумал, что расскажу Пашке Алексееву и он вставит в свой роман.
– Если бы подходили к тем, о ком пишем, с позиций – нравится – не нравится, то надо закрывать газету! – Бугров был в недоумении.
– Молодец, Вика! – сказал я девочке.
– И вообще, – голубые очи Вики набухли слезами. – Вот заявление! – и кроссовки просвистели уже за дверью.
– А я знал! – с деланным равнодушием произнес Пашка Алексеев, когда после обеда, смонтировав в студии очередную передачу, я зашел к нему домой и рассказал.
– Позер! Ну что ты знал?
– А все! – Пашка мерил шагами пенал своей узкой комнатухи, которую выбил недавно в райсовете. – Это все последствия твоей громовой радиопередачи.
– Иди ты к Саваофу!
– Что? – подмигнул мне Пашка. – Там был?
В горле у меня заклинило.
– Гули, гули, гули! Сынок! – Пашка склонился над самодельной кроваткой, в глубине ее что-то шевельнулось в пеленках. – Посмотри, какой енерал!
Я склонился и внутренне охнул: сынок походил на старенького изможденного дезертира, худого и тощего. Пашка перехватил мой взгляд, вздохнул:
– А ничего, выправится. В роддоме его двое суток под стеклянным колпаком держали, в вакууме. Не перенес бы атмосферного давления. Ну, значит, будет космонавтом.
«Космонавт» слабо мяукнул и опять затих. Пашка укрыл его пеленкой, подкатил под дугу кроватки круглое березовое полено.
– Размах большой, не рассчитал! – пояснил он.
– Да у тебя тут все с размахом сделано! – я подошел к белому, еще не покрытому лаком платяному шкафу, повернул вертушку запора и не успел отскочить, как меня ударило по ногам нижней дверцей. На пол с глухим бряком посыпалась картошка. Пашка помогал собирать, между тем беспечно барабаня:
– Вот кровать классная. Пружины матраца сам накручивал. Попробуй, присядь! Закачаешься!
Я опасливо посмотрел на кровать и подошел к столу.
– Осторожно! – прыгнул ко мне Пашка, едва я поставил локти на столешницу. – Ножки разъезжаются.
– А говоришь, столяром работал. Романист.
– Да-х, – махнул он рукой. – Доделаю. Вот посмотри, что я для сынули приобрел! – и потянул одеяло супружеской кровати, за которой возник яркий, сверкающий. краской, мопед. – Заводится. Завести?
– Ты в своем уме?
– В своем.
Пришла Пашкина жена, Таня. Я поздравил ее с рождением сына, достал из портфеля цветы и летающую тарелку для…