– И особенно в пору созревания урожая.
Мягко отступая по ковру, я отошел к роялю, закурил.
Талынцев рокотал, наступая на невидимого слушателя, отдаваясь выступлению всем существом, всеми клеточками души и мускулов.
– И недопустимо, что на ферме Алехинской от непотушенной папересы сгорел примитивный конный двор. И совсем безобразие…
Я зажал рот ладонью, чтоб не расхохотаться: ни «папересы», ни «примитивного конного двора» в тексте не было. Наверное, он настолько затвердил в памяти прежние факты «загораний», что машинально, в экстазе начал выдавать заново. Ждал я нового перла, но за окном, на церковной колокольне, бухнул басовой колокол: «Бу-ум!»
– Бу-ум! – пронеслось по проводам, по селениям, по весям, от деревни к деревне. – Бу-ум! – раскатилось по квартирам прокаленного сушью Городка, – бу-ум! – по гаражам и мастерским, – бу-ум! – по цехам сапожной и мебельной фабрик, где – известно со вчерашнего вечера! – продавался конь, по полянам пионерлагерей, по излучине реки и еще под самое нёбо, в синеву, в космос.
– Недопустимо оставлять детей у газовых баллонов.
– Бу-ум! – и еще вдогонку малиново, хрустально зазвякивали малые колокольчики-подголоски.
– Нельзя в электропробки ставить так называемые «жучки».
Бум! Бум! Бум!
А колокольчики! Колокольчики сходили уже с ума, будто сотни наряженных в ленты троек, неслись по широкой русской степной равнине, и не было ни удержу, ни преграды, ни, черт возьми, какого-нибудь оврага, кручи на пути, чтоб сорвались, ахнули со всего маха вместе с телегами и ездовыми в преисподню. Чтоб уж заглохли, замолкли, запропали. Но куда там!
Мне было в пору опуститься на колени и окрестить лоб. Но, подбираясь широкими шагами к окну, к форточке, я взглянул на капитана. Он орлом восседал на стуле и заученно, безостановочно рубил в микрофон, будто ставил боевую задачу выстроенному поротно на плацу стрелковому батальону. Погоны с четырьмя звездочками на каждом приподнялись над плечами, будто крылья перед мгновением взлета. Черная с проседью прядь волос расчеркнула незагорело-матовую выпуклость лба с бисеринками пота. А ладонь правой руки, занесенная на уровне глаз, чтоб в очередной раз откинуть назад волосы, казалось, рубанет сейчас сабельным ударом и одновременно раздастся зычное «В ружье!» И тогда.
Колокольная вакханалия за окном не унималась. Но, прикрывая форточку, я все же разобрал, что там говорит Талынцев. Голос его накалился настолько, что хватило бы малой порошинки – взорваться, раскатиться по камушкам этой шлакоблочной студии вместе с аппаратурой, черным лакированным памятником рояля, вместе с нами!
–. И на современном этапе. А сейчас особенно надо быть осторожным с огнем, потому что сухая степь – это пороховой погреб.
– Бум!
Я поморщился: прикрытая форточка ничего не изменила.
– Бум! – колокол бил все так же разбойно, но реже.
Ударило в последний раз. Я глянул на Талынцева. Он подал мне знак, что закончил.
– Уважаемые товарищи, вы слушали передачу районного радиовещания. До свидания! – сделал я последнее усилие над собой, не решаясь дать информацию о следующей передаче, резонно полагая, что она для меня первая и последняя, выключил микрофон.
Мы вышли с Талынцевым на улицу. Капитан держался бодро, удовлетворенно. И я понял, что он кроме себя ничего не слышал.
Не забывайте нас, – вяло произнес я.
– Как только. Так я всегда готов! – козырнул Талынцев и крепко, по-солдатски, пожал на прощание руку.
Я огляделся. В Городке было относительно спокойно, если не считать буланого коня, летевшего красивым галопом со стороны мебельной фабрики. Он промчался, обдавая меня искрами из-под копыт, разгоряченным лошадиным потом. И тонкие ноги коня в белых, до коленных чашечек, чулках замелькали уже вдали, в улице. «Куда же ты, милый, несешься! Остановись, собьют, покалечат!» – с грустью и восхищением смотрел я вслед буланому.
Машины от коня шарахались.
Но это был последний осколок вероятных событий, что произошли в те полчаса моего вещания на район и Городок.
4
А Городок полон разговоров и слухов. Говорят о разном. Выделю наиболее глобальное. Но стоит уточнить, что описываемое время – год наиболее сильной активности солнца, а космические ракеты понаделали в атмосфере столько дыр, что удивляться и не верить нельзя.