Завет дорогих учителей.
Езжу с корреспондентским удостоверением по сельским районам. Пишу статьи, корреспонденции, репортажи. Лучшая командировка в родные места. Встречает отец, он уже пенсионер, побаливают фронтовые раны: «Всё пишешь? Работал бы на тракторе. Такую специальность бросил». Не верит в мои писания, в их пользу. Однажды поверил, смягчился. Появилась моя статья о беспорядках в родном совхозе. (В итоге – сняли директора.) Сам, когда писал, сомневался: имею ли право, ведь здесь вырос, вскормила эта земля? «Все правильно, – сказал отец. – Мужики всем МТМ вслух читали, все одобрили. Нашелся, говорят, человек наконец».
В юности отец порой наставлял меня: «Слушайся начальства». Наверное, по-родительски хотел предостеречь от лишних неурядиц. Сам же, вразрез своим наставлениям, всегда слушался. правды. До конца, до могильного холмика с пирамидкой под красноармейской звездой.
Снова в родных пенатах. Встречи с земляками – тружениками и воинами – коль случается необходимость, становятся и воинами! – говорю о поэзии, читаю им свои стихи. Как откликаются на теплое слово, на искренность, на непарадность. И я понимаю давно, что поэзия – это тоже оружие за наши светлые идеалы, что она работает, пробуждая «чувства добрые».
Трудная зима. Нелегкие дела в животноводстве. Проблемы хозяйственные, бытовые. Подготовка к весенней страде. Заботы о будущем хлебе. Всё правильно. Но не единым хлебом, как говорится. Вижу поддержку Ивана Ивановича Иванова (три Ивана) – старорямовского председателя исполкома сельского Совета, деловитой Светланы Казеевой – казашки из села Мелехино, Александра Руденко – по-крестьянски обстоятельного главного агронома из Полозаозерья. Принимаю их молодой задор и заинтересованность в нашем общем деле. Но запомню и такую встречу, «где напрасно стучаться в двойные дубовые шлюзы, где стеклянному взору нелепы потуги стиха, где грустит Аполлон и смирнеют задорные музы, и Венера Милосская кутает плечи в меха». Поэтическая гипербола? Отнюдь нет. Но о том ли речь?
.Течет, колышется стадо. Ближе, ближе. Наяривает хромка брата. Разухабистая «подгорная» уступает дорогу медлительным и величавым, как сама степь, «Дунайским волнам». Коршун в небе висит. Тяжелая тень его крыла скользнула по щеке. Мне десять лет. Так мало. Всё впереди. «Проснись!» – слышу строгий, надтреснутый голос отца. – Давно ждешь?»
Давненько. Наверное, тридцать лет. Целую вечность.
1985 г.
РЕВУЩИЕ СОРОКОВЫЕ
Морские записки 88-го года
Мелко вибрирует стол, на котором пишу я в толстую тетрадку, а за иллюминатором ярко блестит майское солнышко, отражаясь в спокойной глади Финского залива. Идем! Точнее, пошли. Такое долгое начало и такой будничный выход в рейс. С полмесяца апреля жил я в гостинице порта, оформлял паспорт моряка, бегал по медкомиссиям, по культурным местам Питера, дал домой телеграмму, что, мол, вторично после Октября 17-го «взял Зимний дворец и почту с телеграфом». А моего парохода все не было: где-то через Атлантику он все шел и шел – через штормы и циклоны! – с грузом бразильского кофе.
Лишь в самый праздник – в день Первого мая, я нарисовался на его борту перед очами старпома в качестве дублера третьего механика. Старпом немало подивился моему появлению в праздничный день, бегло глянув в мои документы.
– Что торопитесь? Вся наша «толпа» по домам сейчас гуляет, на борту только вахта. И камбуз не работает!
– Надоело торчать в гостинице.
И в самом деле надоело. Где-то закрадывалась уже малодушная мысль: бросить все это к чертовой бабушке, эту немыслимую – то снег, то дождь – питерскую погоду, развернуть оглобли в свою Тюмень, в досточтимый Кармак с баней и огородом, с воробьями и сороками на развесистой черемухе. Нет, все-таки, решил я окончательно, надо перетерпеть, дождаться, поскольку умение ждать и терпеть – одно из главных качеств морехода. Эту грамматику я усвоил еще в прошлом рейсе на Камчатку и в страны Юго-Восточной Азии. Словом, сходил в кафедральный собор Александро-Невской лавры, не без суеверной надежды поставил по свечке Марии Великомученице Казанской и Святителю Николаю, который, как сказано в Священном Писании, покровительствует и оберегает не только тех, кто ходит по грешной земле, но и плавает в бурном море.
Зато вот сейчас рад своему положению, своей маленькой каюте, где мелко вибрирует стол, на котором пишу эти записки, где вчера сухими бубликами и водой из-под крана (которую, как потом узнал, «нельзя употреблять для питья») отмечал свой кровный праздник День печати. Заходил знакомиться и первый гость этой каюты – электромеханик Виктор Иванович Криков – чуть навеселе, но вполне корректный: