Меч Пожарского из крепкого полутора превратился в огромный почти трёхметровый клинок чудовищной формы и рухнул вниз, разом обрубив и полотно клинка Экскалибура, и ноги Юрия Трубецкого. Ходят слухи, что в конце огромный меч кричал: «Ты что — дура⁈» — но это неточно.
Зато все слышали, как кричал Трубецкой. Громко, но недолго. Говорят, это был единственный зафиксированный в истории случай, когда ножны Экскалибура сработали против ампутации — в полном соответствии с указанной в описании ножен спецификации «исцелять любые раны». Обычно требуется приставить отрубленную конечность, и происходит сращивание. Но поскольку княжич Трубецкой в момент удара держал ножны Экскалибура в руках, их практически мгновенно прижало к ране, следствием чего стало одномоментное отращивание новых ног Юрия Трубецкого. Он весьма оригинально смотрелся в нечаянно получившихся из брюк бриджах и босиком, плюс теперь у него была ещё одна замечательная запасная пара ног, на случай непредвиденных обстоятельств.
Зато обломок Экскалибура кричал очень долго, тоненьким, изменившимся голосом:
— А-а-а-а! — он пищал и бился о мостовую. — А-а-а-а! Сука ты, сука, сука после этого!!! Знаешь, сколько лет мне в прошлый раз пришлось на дне у Девы Озера пролежать, чтобы клинок как следует отрос⁈ Триста семьдесят два года!!! Почти четыреста-а-а-а! А в прошлый раз ты меня только наполовину сруби-и-и-ил!!!
— Ну, извини, — пробурчал меч Пожарского, приобретая вид спокойного, уравновешенного каролинга. — Поединок закончен. Боец ребёнка не обидит. Сгребай свои ошмётки да дуй обратно на Оловянные острова, просись к озёрной бабе на лечение.
Экскалибур собирал обломки клинка и тонко причитал…
— Лучше б отец тебя в судомойки Пожарскому за пол таланта отдал! — плюнул Иван Салтыков. — Надо было соглашаться, пока предлагали!
Настя перевела на него ошалелый взгляд и потрясённо переспросила:
— Что?..
— Что слышала! Где всю ночь таскалась, я тебя спрашиваю⁈
Потом, оправдываясь перед родителем, княжич Трубецкой скажет, что ни за что не совершил бы столь опрометчивого заявления, будь обстановка более спокойной. Но пока он был основательно выведен из себя и возмущённо воскликнул:
— Боярышня ночевала у нас!
Иван, боярский сын, смерил взглядом элегантную фигуру княжича Трубецкого, особо остановившись на порозовевших от возмущения икрах, коротко кивнул:
— Надеюсь, до вечера мы увидим вашу сваху, — и поволок Настю к лимузину Салтыковых.
— Сваху?.. — растерянно переспросила Лиза.
— Вот курва… — только и нашёлся что пробормотать Юрий.
КАК Я ПОЧТИ СТАЛ ЗВЕЗДОЙ
Иван Салтыков протащил мимо нас Настьку, и я не отказал себе в удовольствии гаркнуть:
— Салтыковы! Про газеты не забудьте!
Не, не злопамятный я. Но бываю злой. И память у меня хорошая.
Иван молча зыркнул на меня, запихал сестру в машину и уехал.
Давай-давай, вали кулём.
Если честно, я хотел прямо здесь и к Трубецкому подойти, звездануть ему по мордасам. Не стерпит, поди, вызовет меня на Арену? Но тут передо мной выросла суховатая фигурка.
— Студент Пожарский… — скорбно начал ректор.
— Очень, очень рад вас видеть! — ответил я, постаравшись изобразить благодушную восторженность. — Что творится с утра под стенами Академии, не правда ли⁈ И кто надоумил этого Трубецкого приносить в учебное заведение столь агрессивные разумные артефакты?
Ректор смотрел на меня, слегка приоткрыв рот, потом перевёл взгляд на Кузю, образцово висевшего в воздухе за моим левым плечом…
— М-да.
— Но вы же разберётесь? — продолжил гнуть линию я.
Ректор сморгнул и сурово кивнул:
— Не сомневайтесь!
— Чу́дно. Могу я идти на занятия?
— Э-э-э… идите-идите, учитесь.
— Благодарствую, — я чинно прошествовал в ворота. — Ну Кузьма, ты дал!
— А! Зато сотни три лет точно не побеспокоит.
— Что-то ты мало загадываешь.
— А вдруг он не утерпит и короче из озера выйдет?
— Ну, не зна-а-аю. Не по его это пафосу — коротким мечом бегать. У него ж других форм нет, весь товар лицом, так сказать.
— Дима, подожди! — крикнули сзади.
— О, Илюха! — я прицепил уменьшившийся меч к пиджаку и обернулся: — Привет.
— Здоро́во! Как ты Трубецких, а⁈
— Да это не я вовсе! Это ж меч!
Тут же подошли ещё парни, девчонки, начали обсуждать, хохотать, так в аудиторию и ввалились. В общем, вся первая часть дня в умах студенчества была посвящена моему великолепному мечу. Кузя купался в лучах славы и в человеческую форму не оборачивался — боялся спалиться на какой-нибудь мелочи и раскрыть всю нашу инкогниту.
Альвы сидели на уроках с совершенно каменными мордами. Можно подумать, так мы не догадаемся — кто же наивному Трубецкому артефактный меч с Оловянных островов поиграться дал?
Доигрались, морды лошадиные?
Между делом я подумал, что, может, и правильно, что я Юрку Трубецкого не вызвал. Вдруг это не он, а папка его воду мутит, а парень не в зуб ногой о том, что происходит? Представляю себе, как бы он удивился моему стремлению помножить его на ноль.
За обедом ко мне подсела Момоко.
— Привет, Дмитрий! Сегодня все только о тебе и говорят.
— Так не обо мне, а о мече.
Момоко смешно сморщила носик и легко перевела тему:
— Ты такой занятой все эти дни…
Ядрёна-Матрёна, надо было хоть конфет девчонке принести, вот я дурень!
— Не переживай, послезавтра я буду для тебя совершенно свободен. Или ты передумала?
— Н-нет! — Момоко хитро стрельнула на меня глазами. — Но ты ведь не назначил время…
— Как — не назначил? — вот я натуральный дурак, совсем за девушками ухаживать разучился! — В воскресенье в час у музея — сможешь?
— Я приду обязательно. Ой, извини, меня сестра зовёт! — Момоко чинно взяла свой подносик и удалилась за столик к Сатоми, которая действительно делала ей какие-то знаки.
— Да-а уж, ухажёр из меня — просто ах… — пробормотал я себе под нос, и Кузя деликатно промолчал.
Зато мы выкроили время, на пятнадцать минут забежали в пустующий воздушный павильон и немного погоняли воздушные потоки. А потом я приложился к измерителю.
— Ну, вот! — торжествующе заложил петлю вокруг меня Кузя. — Я говорил!
Действительно, по три единицы прибавки.
— Теперь я понимаю, как Кош на живой и мёртвой воде так быстро в архимаги выбился… — я немного подумал. — Нет, на мёртвой, всё-таки. Живую — её поди-ка в таком количестве скоробчи!
Если с мёртвой энергией была проблема в её чрезвычайной… расползающейся убийственности, что ли, то живую поди-ка собери вообще! И если вы думаете, что для изъятия энергии зарождающейся жизни нужно было вытягивать её из зародышей младенцев — то нет. С любыми животными существами вообще получалось — нет. Потому что, если отнять у них часть живой энергии, на её месте автоматически поселялась мёртвая, и всё сразу шло прахом, это ещё древние маги задолго до нас выяснили. А вот у растений чуть-чуть взять можно было. Но не во всякой фазе роста. И в таких микродозах — даже не сотые, а тысячные доли процента от общего жизненного потенциала — что таких энтузиастов на моей памяти было всего-то двое. Кош и какой-то индус, не помню имя. Там, главное, даже артефакт не подключишь — всё строго вручную, под непрерывным бдительным контролем. Ужас, одним словом.
Хотя, может, от такой заоблачной ментальной концентрации тоже рост вверх идёт? Проверять на себе не хочу, совсем не моя стихия.
А вот после обеда мы стали звёздами совсем по другому поводу. Точнее — я, в газетах-то про меня было написано. А кто-то из вчерашних свидетелей не поленился, сходил и купил. Как я и требовал: на первой странице, крупным шрифтом. И прямо видно, что скупо и через скрежет зубовный. То, что надо!
Пока на перемене все разглядывали газеты, я в первый раз услышал, как смеётся Белова. А она заметку про серебро и вклад увидела, решила, что это шутка.