— Именно что писан. А в том законе сказано, что он на своих землях имеет власть суд вершить.
— Ну не людёв же жечь!
— А может и жечь, я почём знаю? Я тех законов не читал-с. Повествую, что пересказывают.
Помолчали.
— И с чего бы ему так осерчать?
— Сие мне, милсдарь, неведомо. Может, девицы на его вкус оказались не так ловки, как их расхваливают? — первый господин оглянулся на дверь, прикрытую портьерой, и прибавил чуть тише: — Мне намедни внучок сказывал, что этот Пожарский на вечеринки студенческие не ходит. Уж как его Муромской не зазывал, он всё отнекивается, мол — учуся. Ага! А вокруг самого молодой паренёк постоянно вертится, вот и думайте!
Второй собеседник поражённо прикрыл ладонью рот:
— Бат-тюшки, что деется! Куда земля катится, если уважаемые рода так вот…
— Да что там уважаемого, то? Он же последний остался, вот и некому его приструнить, пример показать!
— Да-а, дела…
— Я вообще так думаю, что на месте тех блудюшников теперь другие понастроят.
— Это какие же?
— А как у альвов, с пацанами обученными.
— Тьфу ещё раз! — второй искренне передёрнулся. — Кто ж ему позволит-то этакую срамоту расплодить?
— А жечь людёв ему кто позволил? На своих землях вообче всё что хочешь будет воротить.
— Вот оно! — внезапно выпрямился второй. — Перед концом времён прорывается-то мерзость человеческая! А третьего дни, слыхали, земля дрогнула? Истинно говорю вам, Фенрир ворочается! Скоро он разорвёт свои узы — и грянет Рагнарёк! И земля налетит на небесную ось! — он так возбудился, что вскочил, роняя карты в отбой. Некоторые упали даже на пол, и лакею пришлось лезть под стол, чтобы их извлечь.
Первый с досадой посмотрел на свою руку[17] и тоже кинул её в отбой. Карты были хороши. Выиграть ведь мог! Впрочем — пустое.
— Не выпить ли нам чаю с пряниками, любезный друг?
И господа, беседуя о возможном конце времён, удалились в столовую.
25. ВНЕЗАПНОСТИ
ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…
Горыныч быстро понял, что его монструозный вид вызывает нездоровую ажитацию в рядах, немедленно перекинулся в человека и прошёлся со мной по комнатам главного дома, оценивая, как у меня тут всё организовано. В двери то и дело заглядывали любопытные труженицы недорогой любви — уж не знаю, как они все моментом прослышали, что Змей имеет слабость к женскому полу, но мелькали вокруг, как мошки у фонаря.
Очередная мамзель сунулась в двери, когда одноглазый Андрей демонстрировал Горынычу кабинет. Девица обратилась ко мне, но глазками стреляла исключительно в Змееву сторону:
— Ваша светлость, ужин прикажете подавать?
И тут зазвонил телефон.
— Простите! — Андрей метнулся к столу и подхватил трубку: — Засечин, дом князей Пожарских, управляющий слушает!.. Как?.. Нет, такого не имели чести… А-а-а! — он прикрыл трубку ладонью и сообщил Горынычу громким шёпотом: — Тихон Михайлович, вас требуют.
— Так я и знал! — проворчал Горыныч и сгрёб трубку: — У аппарата!.. Да чё ты дотошный такой, а?
Я подошёл чуть ближе и услышал искажённый помехами голос Коша:
— Если ты забыл, дорогой друг, у тебя сегодня по плану целебный сладкий сон. Знал бы ты, скольких трудов мне стоило уговорить владычицу Тир Нанн Огг прислать свой лучший хор! Поэтому, будь любезен, если ты уже закончил всех спасать и побеждать, вернись, пожалуйста, в палату!
— Ладно, — проворчал Горыныч и положил трубку. — Извини, брат, мне пора! Недельки через две заскочу, сгоняем до Кешки. Спасибо за веселье!
Горыныч облапил меня, смахнул скупую слезу и исчез в портале.
— Ваша светлость, — осторожно начал Андрей.
— Да?
— А почему у Тихона Михайловича портал такой странной формы — трёхголовый?
— Профессиональная привычка.
— Понятно.
Я выглянул в окно. Во дворе крутилась каша из обычных людей, оборотней, терракотовых солдат и легкомысленных женщин.
— Вот что, Андрюха, вы тут разбирайтесь, а мы в Москву пойдём ночевать. Тут и так куча-мала. Крикни там, чтоб мои сопровождающие у крыльца построились, я сейчас выйду.
Первым в портал торжественно въехал стол, а уж потом все остальные. Напутешествовался сегодня этот стол — другой мебели и не снилось.
— Спать! — подал общую команду я и заперся в своих покоях. По-моему, я сегодня и так поработал сверх меры.
НУ, ПОСЛЕДНЕЕ…
Утром я проснулся — Кузьмы нет. Впрочем, вместо него караул несли три бронзовых волка, так что всё в порядке. Спускаясь к завтраку, услышал диалог:
— Господин Кузьма, — так, это Чао Вэй говорит, — Осьмуша сердится на моих бойцов. Она считает, что мы неаккуратно несли стол и потеряли две серебряных вилки или хуже того, что кто-то их припрятал.
— А ты говорил ей, что вилки господин князь использовал, чтобы оборотня убить?
— Конечно говорил, дважды! Но она мне не верит. Говорит… как это… «Чепуху городишь», вот.
— Нехорошо, — оценил Кузьма. — Пойдём-ка вместе, я объясню ей, что к слову воина нужно относиться более уважительно!
Я решил, что не нужно вмешиваться в процесс, и вместо столовой свернул в сад, оценил, как продвигается строительство волчьего павильона, прошёлся вдоль дежурных кхитайцев. Чужих караулов не обнаружил. Решили, видать, что не нужны. Но надеяться на то, что наблюдение тоже сняли, я бы не стал.
Наскоро подкрепившись, я велел Фёдору отобрать из солдат Чао Вэя пару толковых, которые вчера помогали с подсчётами, и переписать всё по деревне оборотней.
— Ты, Федь, не обижайся, но сегодня я возьму только Кузьму, волков и кхитайцев. Если вдруг в этой Якутии тоже какие-нибудь монстры, мне на тебя отвлекаться несподручно будет. А вместо автомобиля терракотовых лошадей возьмём.
За лошадьми пришлось идти в Засечин. Там меня порадовало, что вчерашний хаос превратился в чёткий порядок, а на просторном заднем дворе выстроенные широким квадратом старшие дети выполняли под руководством терракотового учителя какие-то мудрёные упражнения.
Мы забрали лошадей и отправились в деревню с непривычным уху названием Гюнайды́н.
Едва шагнув в портал, я похвалил себя за двойную предусмотрительность. Во-первых, за то, что памятуя о Якутских холодах, я оделся гораздо теплее, чем вчера. А во-вторых, за усердные занятия с термической магией в последнюю неделю. Теперь я мог организовать себе подогрев, если порывы ветра делались особенно холодными.
Копыта терракотовых лошадей звонко стучали по стылой земле. Из низко летящих рваных туч то и дело пробрасывал сухой крупитчатый снег.
В обозначенной на карте точке не было вообще ничего. Но очерченное вокруг приличное пятно с надписью «кочевье» внушало некоторый оптимизм.
— Я проверю? — предложил Кузьма и взлетел ввысь, оглядывая окрестности. И почти сразу камнем упал вниз. — Там. Домики стоят из шкур, как круглые колпачки. Три штуки. Дымы видать. Километров двадцать.
— Чего-то я черепашиться долго не хочу. Пошли перестрелами.
Выглядело это примерно как на Енисее. Направление мы знали и перескакивали в самую отдалённую видимую точку. И ещё. И ещё… На шестой раз стойбище оказалось в поле нашей видимости, и последний портал я открыл к самому боку яранги — вот как называются эти домики, вспомнил!
По какой-то странной причине морозоустойчивые оленеводы не сидели в своих ярангах, а развели костёр на улице. При этом они разделывали оленя, кидая в кипящий котёл куски мяса, и вся обстановка напоминала процедуру то ли помолвки, то ли заключения какого-то договора.
Якуты встретили нас дружелюбно, пригласили к огню, но как только речь зашла о том, приписаны ли они к деревне Гюнайдын, и каким образом они решают дела с оброком, все вокруг резко перестали понимать русский язык. Понятно мне, почему Салтыковы от этих избавиться захотели. Триста дворов — это на самом деле триста семейств, которые кочуют по изрядно большой территории, оленей пасут. И хотя, вроде бы, оленеводы все не бедные, собрать с них оброк — та ещё морока. К тому же, судя по запутанным рассказам, Салтыковы хотели получать оброк песцами, а песес сапсем мала-мала стала, очень плохо охота идёт…