— Пять сотен, — Славус почувствовал, что началась деловая часть, и всю его растерянность как ветром сдуло.
— Я выделю вам землю и каменщиков, которые построят дома по вашему вкусу. И буду платить не меньше, чем ваши прежние наниматели. Даже больше. Прибавьте к своим жалованьям двадцать процентов. И если вдруг ваша клятва снова позовёт вас — мы пойдём вместе, как единый кулак, — он помолчал. — Как раньше.
— Это уже дело! — Велтур уселся на место.
— Но я обязан предупредить вас, — лицо Токомерия сделалось очень жёстким. — Если кто-то из вас или ваших людей задумает встать на путь предательства, пусть вспомнит голову того стрелка, которую вы видели сегодня. Это случится и с предателем, и со всей его семьёй. Я не шучу.
— Скажите, господин князь, — Славус задал вопрос, кажется, единственно ради того, чтобы сгладить неловкость и заполнить повисшую паузу. — А в чём состоит ваш долг перед князем Пожарским?
— Он не дал мне своевременно умереть, — острозубо улыбнулся Токомерий.
— Может быть, несвоевременно?
— Нет, именно так, как я сказал.
Я вздохнул. А всё потому что я — дурак…
НАДО, КРОВЬ ИЗ НОСУ!
820 лет назад
Когда все радовались, что война с Марварид окончена, пели, пили и принимали незаслуженные награды, мне каким-то образом перепало от Рюрика обещание получить кусок земли в пределах Москвы — в благодарность за спасение Кремля, в том числе. В выбранном мной месте.
Обещал Рюрик, обнимая пьяненького по случаю назначения Московским князем Данилу (теперь уже, понятное дело, Московского), и Данила согласно кивал. Нет бы мне сразу кусок отчекрыжить, по свежим следам! Куда там! Я решил, что сейчас мне недосуг, и что потом успеется, а когда созрел, Данила уж настолько врос в трон, что просто так обещания выполнять не хотел и начал ставить дурацкие условия.
Чтоб вы понимали, хотел Данила ни много ни мало — жар-птицу!
Хорошо известная мне жар-птица сидела в саду Атласского царя. Сами понимаете, учитывая, что мы там устроили, воруя молодильные яблоки — не вариант.
— Говорят, у Токомерия Валашского жар-птица есть, — задумчиво сказал Кош, к которому я пришёл за советом. — Только она странная, днём не видать, ночью — светится, летает вольно.
Сидели мы у Коша в Ольхонской лечебнице — только не в новом здании с несколькими корпусами, лабораторией и исследовательским институтом, а в его главном доме, с которого всё началось — в деревянной рубленой избе из двухохватных лиственниц, которую Кош лично сложил на высоком скалистом берегу под ходульными деревьями. Точнее, рядом с домом, под толстенной, гнутой всеми ветрами лиственницей.
Здесь было удивительно спокойно. Ощущение силы, простора, чистоты и… не знаю — первобытности, что ли? От Байкала мощным потоком шла энергия. Здесь всегда, совершенно автоматически, пропадала боевая ярость, и я даже перестал злиться на надутого Данилу.
— Эх, хорошо тут! — благодушно поделился я с Кошем ощущениями. — Вот правда — хорошо. Даже князя Московского в деревянного голема превращать не хочется.
— В голема? — Кош, не столь строго придерживавшийся в те годы здорового образа жизни, как раз выставил на стол четвёртый вид очень полезной и живительной травно-ягодной настойки и страшно удивился. — Серьёзно, была такая мысль?
— Была, — я пододвинул поближе к нему свою рюмку. — А чего он выпендривается? Жар-птицу ему подавай! А деревянным шкетом стать слабо?
— Он ещё хотел так сделать, — по-родственному сдал меня Кузя, — чтоб у Данилы от вредности нос рос.
— Нос⁈ — ещё сильнее поразился Кош. — А почему именно нос? Ты, Митька, совсем без фантазии, тут же столько… вариантов… — Кош пьяненько захихикал.
— Могу представить, что ты со своей тонкой душевной организацией ему увеличишь. Аппендицит?..
Кош тут же выпрямился:
— Что ты, это же бесчеловечно!
— А чтоб деревянный мальчик свой вялый отросток как верёвку на локоть бухтой сматывал — это, значит, нормально, да?
— Пф… Пф… — сказал Кош, выпучивая глаза всё больше и больше, и, наконец, не выдержал: — Пх-х-х-а-а-а-х-ха-ха-ха-ха-а-а-а!..
— Ну вот, тебе, однако, и хватит, — строго сказал я. — Давай, Кузя, бери его под левую руку, до избы отведём. Пусть тут на свежем воздухе проспится.
Мы убедились, что мертвецки пьяный Кош рухнул на своё спартанское ложе, и вышли на берег.
— Любопытно мне, — вдруг сказал Кузьма, — раз валашская жар-птица улетает да обратно прилетает, значит, сколько-то соображения у неё есть?
— Мн-н-н… видимо, да, — согласился я. — Уже хорошо, учитывая, насколько невозможно глупая была жар-птица Атласского царя!
Натурально, ну прям как рыбка! Память три секунды.
— А странной эта птичка Даниле Московскому не покажется? — усомнился Кузя.
— Да и пусть странная! — рубанул я. — О спецификациях к жар-птице разговоров не было. Если получится её купить или выменять — это будет идеальное решение проблемы!
И вот, находясь в несколько нетрезвом состоянии, я не нашёл ничего лучше, чем незамедлительно отправиться ко двору валашского князя — благо, я там однажды был, коротко, пролётом, но достаточно для постановки туда портала.
Сказано — сделано! Нам с Кузьмой собраться — только подпоясаться! Понеслись.
И прибыли аккурат на похороны. Самого князя. Надо сказать, до некоторой степени трезвит, когда вы практически на гроб из портала вываливаетесь.
Лежит мужик, волосы чёрные курчавые чуть не до пояса, чёрные же усы — прям усищи! В губах сжатых пара медяков виднеется. А у са́мого гроба — четыре боевых товарища скорбят.
— Это что за странная у ваших покойников диета? — поинтересовался нечуткий по малолетству к чужому горю Кузя.
— Это для Харона. Чтоб усопшего через Стикс беспрепятственно переправил, — хмуро пояснили близкие.
— Эва оно как! А не подскажете ли, у господина Токомерия жар-птица имелась, так нельзя ли её посмотреть?
Тут боевые сотоварищи отвлеклись от своего горя и уставились на нас с подозрением:
— А вы кто, собственно, такие будете?
— Мы по поводу птички, — честно сказал я, — готовы заплатить справедливую цену. Птичка же была? Хотелось бы поговорить с наследниками на предмет покупки.
— Была, — согласился дюжий мужик по имени Лютовой. — Только где она — ни один наследник вам не скажет. Только Токомерий и знал.
Вот, думаю, ядрёна-Матрёна! А я так на дом настроился на Сапоговой улице. С тренажёркой и лабораторией!
— А пошли, у него самого спросим? — предложил Кузя (принявший, как потом выяснилось, пару лечилок из груды, вываленной на столе Кощея). — Стикс Стиксом, а пока он из Леты не попьёт, в памяти будет. Скажет, где птица. Глядишь — сторгуемся. О, глянь! Монетки как будто в рот проваливаются!