— Погоди, есть вариант! — Негру вода оживился. — Слушай, меня ему отдай!
— Жар-птицей?
— Ну!
— А он тебя в клетку посадит?
— Пусть. У меня для него есть пара сюрпризов.
Так мы, в общем, и поступили. Правда, на следующий день Данила-князь слегка заикался, но это уже совсем другая история.
Токомерию я посоветовал со своей проблемой превращений обратиться к Горынычу — вот кто мастер зооморфизма!
А землю я получил. До сих пор на том куске мой московский особняк стоит. Правда, Сапоговой улицы давным-давно нет, на её месте — Фонтанный бульвар, да и палаты мои перестроили. Но ничто не бывает неизменно-статичным, и это хорошо.
16. ИДУТ ТЕМНЫЕ ВРЕМЕНА
ЗАСЕДАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Итак, четверо старших воинов славянской кондотты из Венеции отбыли собирать свои семьи. Потому что разумнее сперва спокойно переправить своих домашних в безопасное место, а уж потом показывать большую фигу шишкам Венеции.
— Слышь, Токомерий, а что, у них первым головой Ипатий был? — полюбопытствовал Горыныч.
Валашский князь ухмыльнулся:
— Первым головой был Лютовой, пращур вот этого Славуса Лютовоя.
— А почему кондотта тогда Ипатьевская?
Токомерий хрюкнул:
— Потому что Лютовой был не только лютым воином, но и лютым матершинником. Чуть что: ипать его туда да сюда, да какими способами… хуже боцмана, честное слово. Вот в честь Лютовоевой привычки кондотту и назвали, при жизни ещё…
Поржали все, конечно.
Потом обсудили общую систему защиты. Горыныч вызвался поставить второй купол, чтоб, если что, он своей инерцией часть атаки смог погасить. Мне вынесли общее порицание, чтоб не расслаблялся и не подставлялся таким вот образом.
Тут Пахому пришло время с ребятишками заниматься. Все пятеро наших мелких клановцев остались без школ, и покуда не было учителя, родители распределили меж собой время, занимая ребятишек, чем могли. Болеслав обещал сменить его через полтора часа, а покуда мы приступили к Токомерию с допросом альвовой крови.
Вопросы задавали долго и разнообразно, кто во что горазд — надо было по возможности выжать максимум, а натренированная ручка-самописка старательно всё заносила в толстую амбарную книгу. В результате мы имели достаточно много информации о личности не какого-то там наёмника, а одного из высших альвов, Генриха Арвуда, о его приближённом к оловянно-островной королевской семье роде, о взаимоотношениях с альвийскими спецслужбами об особенностях задания и прочем-прочем-прочем.
Подтвердилась моя догадка касательно причины особой ко мне нелюбви. Собственно, нелюбви не было. Да им вообще было на меня плевать. А вот устранить Пожарского и одним махом смести всю недоглядевшую русскую верхушку, включенную в клятвенный союз — это была составная часть того плана, который сейчас разворачивался на наших глазах. Также Генрих Арвуд слышал, что в междоусобные распри обязательно должны вклиниться польские магнаты и литовские князьки. Кроме того, альв был уверен, что молодой царевич их поддержит и при любом удобном случае вообще выступит не только на стороне Царства Польского, но и любой страны, на которую ему укажут.
— Кто укажет? — попытался уточнить Горыныч. — Имя, имя давай!
— А не знал он имени, — Токомерий развёл руками. — Какая-то уважаемая дама.
— Дама? Старая королева Лиза, что ли?
— Да ну, что он — стал бы называть королеву дамой? — усомнился я.
— Нет, не королева, — покачал головой Токомерий, — королеве он был представлен. Другая. Безымянная дама. Видел её раз, под вуалью. Единственное, глаза ему показались чёрными.
— Темноокая?
— Именно чёрные. Прямо чернота сквозь вуаль пробивала.
— Уж не Морга́на ли? — хором сказали Горыныч и Кузя.
— Ничего больше сказать не могу.
Дальше мы спрашивали вообще что кому в голову взбредёт. Между прочим, прозвучало несколько очень уважаемых фамилий, на которые альвы планировали опереться для установления своего протектората над Русским Царством.
А уж после, отпустив Болеслава, Хаарта и Чжана с его парнями, мы уселись кружком уж совсем малым: я, Кузьма, Горыныч, Токомерий и Матвей, выставлять которого за дверь было делом абсолютно при его свойствах бесполезным.
— Но мы должны просить тебя, наш мохнато-адамантиевый друг, — возвышенно обратился к нему Кузьма, — хранить в тайне всё, что ты услышишь здесь касательно Дмитрия Михайловича.