Я отправился на розыски Горыныча, который, впрочем, нашёлся совсем недалеко — со своими любимыми волчками.
— Змей, как закончишь — в лаборатории тебя жду.
— Что случилось? — насторожился он.
— Помощь нужна. Помнишь, я рассказывал, одному нашему управляющему местные бандюганы глаз высадили?
— Восстановить хочешь?
— Да поздно там восстанавливать, сразу не получилось, время ушло. Теперь, по сути, не столько целительство, сколько конструирование требуется. Поэтому и опасаюсь я один браться.
— Не вопрос, через четверть часа подойду.
Я вызвал Андрея, который слегка нервничал и раза четыре спросил:
— А не лучше ли, ваша светлость, с одним глазом я буду? Ну его, второй-то?..
— Не ссы, Андрюха! — подбодрил его вихрем ворвавшийся Горыныч, и Андрей понял, что операции не избежать.
И зря он переживал! Глаз получился вполне нормальный. Единственный косяк…
Второй глаз мы Андрею временно наглухо закрыли, чтоб не видел ничего и меньше боялся. А когда дошли до радужки, я сообразил, что напрочь забыл, какого цвета у управляющего оставшийся глаз. Андрей понял, что дело застопорилось, и напрягся:
— Ваш светлость, не так что-то?
— А какого цвета глаза у тебя, а, Андрюха?
— Дак… Обыкновенные самые. Карие.
— Ну, нормально! — обрадовался Горыныч. — Это проще простого.
Нда.
Только родной глаз у Андрея был светло-светло-карий, как чай ромашковый. А мы смастерили какой? Почти как дёготь!
Андрей смотрел на себя в зеркало так и эдак и явно нравился себе.
— Ложись обратно на стол, — махнул рукой Горыныч, — переделывать будем. Ну, что это? Один светлый, другой тёмный, два весёлых глаза!
— Не-не-не! — замахал руками Андрюха. — Это ж наоборот, какое мне подспорье! Специально слух пущу, что мне глаз не простой поставили, а волшебный, чтоб враньё и лажу всякую за версту чуять. А то мужичонки тут больно хитрожопые, так и норовят то обвесить, то обмерять…
БОЛЬНО
Ярена
Мир превратился в боль. Исчезли образы, звуки, остались только ощущения. Боль, накатывающая волнами размером с гору. Было слово для этого… Не осталось…
Эта боль двигалась на неё огромным раскалённым валом. Захлёстывала, не оставляя сил даже кричать. Она забыла своё имя и не понимала, что это за место, не слышала движущихся вокруг, ругающихся, плачущих…
Стоящая над Яреной женщина переживала страшную досаду. Как можно наслаждаться местью, не имея возможности вдоволь покуражиться над поверженным врагом?
— Принесите ошейник поменьше. Этак она сдохнет раньше времени.
— Может быть, не стоит… — начал один из помощников и осёкся под свирепым взглядом. — Слушаюсь, госпожа.
Широкий ошейник был разомкнут и бережно помещён в переносное хранилище, а из второго, подобного, извлечён новый, в два раза тоньше.
— Застегните, — велел голос.
Металлическая лента, обжигающая, словно арктический холод, обхватила её шею. Но за несколько секунд, пока кто-то возился рядом, меняя один вид боли на другой, русская магичка успела сделать единственное для себя возможное: собрала крохи окружающей её магии и поставила микроблок на энергетических потоках, ведущих к мозгу. На почти животных рефлексах. Всем остальным можно пренебречь.
Магостатика бьёт очень сильно, это так. Больно до судорог. Но даже десяток гранат не способны фатально повредить энергетическую структуру архимага. Это можно сравнить с обычным взрывом. Дом разнесёт, а пирамиду — вряд ли. Повредит — возможно. Но чтобы уничтожить монументальное сооружение, сколько таких взрывов надо?
Хуже было, что помощи не было слишком долго. Ни помощи, ни возможности исцелиться. Мёртвая энергия, спущенная с цепи, урчала и вгрызалась в её тело. Магичке казалось, что её поедают медленно, со смаком. Внутренний запас прочности пока ещё противостоял разрушению, но периферия… Сейчас всё было буквально. Периферия — кожные покровы. Внешние оболочки разрушались, превращаясь в тёмную, почти чёрную корку. Наверное, похоже на равномерно сгоревшую в духовке курицу.
Мысли кружились в гулком и пустом пространстве, словно в обширном пустом сосуде, натыкаясь на стенки смятенного сознания. Она заставила их замереть.