Двери альвийской избы распахнулись, и оттуда повалили бояре. В дорогих собольих шубах, крытых золотной парчой, в высоких меховых шапках, украшенных драгоценными каменьями. Каждый норовил нос задрать выше другого. На Марину, словно на церковную побирушку, никто и не глянул. Подумалось, что таких богатством не удивишь. Да и гонором… Вон, у них своего предостаточно.
— Леди Мнишек?
Марина едва не вздрогнула. На пороге избы стоял довольно высокий молодой человек с очень характерными утончённо-лошадиными чертами исконного жителя Оловянных Островов.
Она вздёрнула подбородок:
— С кем имею честь беседовать?
— Лорд Хангерфорд, к вашим услугам. Прошу, — он сделал приглашающий жест. — Очень жаль, что вы не смогли подойти до делегации собрания русской Думы. Вам бы не пришлось так долго ждать.
«Как же! — подумала Марина, вступая в сумрачные сени. — Не пришлось бы. Ври больше!»
За сенями обнаружилась большая и практически пустая комната. Стол, застеленный дорогой узорчатой скатертью, из-под которой торчали грубо обтёсанные ножки, простые скамьи с наброшенными поверх коврами. За столом сидела женщина, и лицо её было неясно, словно скрыто чёрным туманом. Волшебница!
— Иди, Эдвард, — рука в перстнях, привыкшая повелевать, сделала слабое движение, и лорда словно ветром сдуло.
Марина не успела удивиться, уставившись ему вслед, как голос говорящей изменился и буквально ударил её, словно в голову гвоздь забили!
— Ещё раз посмеешь за мной подглядывать, я выпью твою душу, сучка шепелявая. Поняла⁈
Марина сидела, скорчившись, прижав руку к виску. Всё что она смогла выдавить из себя — это жалкое:
— Да-а-а…
— Завтра твоя свадьба. Оденешь, что тебе велят. Пошла вон.
Марина не запомнила, как вышла на улицу и как добралась до отведённой им избы. В себя она пришла, когда в комнате стало совершенно темно. Посредине помещения, у печи, громоздились кучи стасканных из походного фургона вещей. На лавке у окна, голова к голове, спали русские фрейлины. У ног Марины дремала одна из служанок, встрепенувшаяся при её пробуждении:
— Чего изволите, госпожа?
— Спи, — сердито ответила Марина, — и не досаждай мне своим кудахтаньем!
— Как скажете, госпожа! — девка шустро устроилась на свободной лавке, подложив под голову какой-то свёрток и накинув на плечи овчинный тулуп.
Под окном кто-то ходил, поскрипывая снегом, и время от времени зевал так громогласно, что этот звук было слышно в избе. Марина поплотнее укрылась сшитым из лоскутов пуховым одеялом. Знал бы папенька, в каких условиях приходится ночевать его дочери! Она нахмурилась, заворочалась, устраиваясь поудобнее… и вдруг замерла. А ведь он, вполне возможно, знал. Он мог даже подозревать, что жизни Марины угрожает нешуточная опасность, но… Всё равно отчаянно толкал её на этот шаг. Зе́мли. Северные русские земли и два богатых торговых города останутся во владении Мнишеков, даже если Марина погибнет в дикой Московии. Таков был уговор.
Эта мысль заставила её задохнуться от возмущения. Очень тихо, незаметно. Марина училась быстро. Здесь нельзя слишком открыто выражать свои чувства, иначе сожрут. И даже не в переносном смысле.
Но каков папенька, а!
Чувствовать себя разменной монетой было очень неприятно. Спасибо, матушка кое-чему её научила. Попомните ещё царицу Марину…
22. КАК ПОЛАГАЕТСЯ
ПО БРОСОВОЙ ЦЕНЕ
Горыныч и Талаев явились вечером, страшно довольные, с целой стопкой новых ку́пчих на руках.
— Ты посмотри, ара, какая красота! — довольно махал Горыныч листочками. — Пополам поделим, по-братски! Не нужен нам рынок турецкий! И Африка нам не нужна! Тут по цене одного раба деревеньку выкупить можно. Реально, за копейки отдают!
— Если хозяев удаётся найти, — уточнил Талаев. — С теми, кто в Московский лагерь метнулся, проблем нет. А вот к тушинцам мы не полезли, больно резкие дела у них там творятся. К Дмитрию, говорят, европейская невеста едет, на подходе уже. По всем дорогам разъезды усиленные
— Но! — Горыныч явно был страшно доволен собой, — в часть купленных сёл мы наведались, со старостами переговорили, положили на сборы неделю и самое главное… — Змей выдержал драматическую паузу: — Объявили, что выводим людей на богатые зе́мли, наделы нарежем втрое-вчетверо против прежнего, а кто может больше обрабатывать — пусть и больше берёт, и первый год — без оброка. Больше того, кому на посев и пропитание что нужно — выделим, но не в долг, а как в Пожаре начали делать, за отработку.