Дмитрий тем временем сделал шаг к лестнице, ведущей в верхний этаж и протянул Марине ладонь:
— Дай руку мне, супруга!
Ну, натурально, романтический дурак, повёрнутый на старине!
Марина поморщилась и протянула руку, но муж отшатнулся и указал на длинный, свисающий до пола рукав традиционной Салтыковской рубахи:
— Так нельзя. Убери это.
От этого заявления новобрачная остолбенела. Это что — серьёзно? Этот русский ждёт, что она, дочь польского магната, начнёт снимать одежду прямо здесь, в какой-то проходной комнате⁈ Марина гневно сплела на груди руки:
— Я не буду тут раздеваться!
Дмитрий молчал, словно глубоко обдумывая её заявление. Потом выдал:
— Вытащи руку из рукава.
Что ж, это… было бы приемлемо, если бы ниже кисти рукав не сужался настолько, что невозможно было протолкнуть ладонь. Зато оказалось, что золотая тесьма с круглыми прорезными шариками — не просто украшение, а застёжка, придуманная, вероятно, специально для подобных случаев. Марина принялась расстёгивать непривычно-круглые пуговицы, что в условиях, когда обе руки у вас замотаны в тряпку, оказалось делом не настолько простым, как могло представиться вначале. Муж ждал, не изъявляя ни малейшего желания помочь, но и не выказывая ни капли нетерпения. Его даже не смущало, что под конец Марина не просто шипела, а ругалась сквозь зубы такими словами, которые польской благородной даме знать не очень полагалось.
— Всё! — аж волосы увлажнились, вот это упражнение!
Она была раздражена и сердита, но настроена достаточно воинственно, чтобы реализовать свой коварный замысел прямо сейчас. Остановить кровь. Пусть в том месте, где пальцы касаются пальцев — ничего хорошего человеку от подобной манипуляции не должно светить. Запнётся — а там уж можно и за шею прихватить…
Марина высвободила кисть из тесного рукава и хотела чинно опустить на подставленную ладонь мужа, но тот цепко ухватил её за кончики пальцев и с какой-то звериной мощью потянул молодую жену вверх по лестнице, не оставляя возможности сопротивляться.
В горле у Марины застрял крик. И дело было вовсе не в нетерпении молодого самца. Кровь в теле царя Дмитрия Фёдоровича давно бежала, лишь подчиняясь чужой настойчивой воле.
Кадавр втолкнул новобрачную в комнату, полячка наступила на край подола и полетела вперёд, воткнувшись лицом в кровать. Сзади с глухим стуком закрылась тяжёлая дверь. Здесь было сумрачно и почти совсем темно, только сквозь небольшие окна проникало немного лунного света.
— Я должен возлечь с тобой, — совершенно равнодушно сказал муж-мертвец.
Марине словно льда за шиворот насыпали. Она развернулась лицом к опасности и, быстро-быстро перебирая руками и ногами, начала отползать в угол.
Кадавр шагнул ближе, и она отчаянно замахала руками, закричав тонким срывающимся голосом:
— Не подходи-и-и!!!
Длинный узорчатый рукав хлестнул страшного мужа по запястью, заставив зашипеть. Царь Дмитрий остановился и внимательно осмотрел руку в свете лунного луча. Кажется, кожа в месте прикосновения побелела.
— Я должен возлечь с тобой. Если ты будешь сопротивляться, я оторву тебе голову.
Зубы у Марины застучали. Мысли лихорадочно скакали в поисках спасения. Судя по всему, в планах альвийской ведьмы это было самое тонкое место. Традиции. В первую ночь в усадьбе не должно быть никого, кроме мужа и жены, на это и Лиза намекала. И ведьма не пришла. Более того, что-то сдерживало её. Неужели эти руны и вышитые полотенца⁈ Из-за этого её связь с кадавром ослабела? Ведь на свадебном пиру он выглядел совершенно живым, разговаривал немногословно, но нормально, смеялся даже!
— Хор… — отчётливое костяное «чак-чак-чак», — Хор-р-р-рош-шо-о-о… в-в-в-м-м-м… — она изо всех сил влепила себе затрещину. Успокоиться! — Хорошо! Да! Раздевайся!
— Снимай это! — кадавр ткнул в Салтыковскую рубаху пальцем.
— Да, я тоже сниму!
— Сперва ты.
Кажись, ведьма что-то заподозрила…
Марина закусила губу и стащила сарафан, следом — вышитую рубаху.
— Брось в угол. Вон туда, — он ткнул пальцем, и только когда вещи отправились в указанном направлении, принялся неуклюже раздеваться. Делал он это, как механическая кукла — видимо, некоторые основные алгоритмы были вбиты в управление кадавром раз и навсегда, чтоб не отвлекаться по таким пустякам. Марина дождалась момента, когда он отвернётся, чтобы повесить на спинку стула рубашку, и поспешно закатилась под кровать, сотворив на ложе собственную иллюзию.
За это надо было сказать спасибо старшей сестре. Уж та по иллюзиям была мастерица. В детстве ещё, если не хотела на уроке сидеть, могла аж две смастерить: на себя и на Марину. Хорошо, что это умение в детские годы показалось второй дочери Мнишек таким ценным. Правда, изображать она научилась только себя и последних лет пять этим умением не пользовалась, считая его детской дурью, но… жить захочешь — и не так раком встанешь.