— Кудряво устроились! — мрачно оценил я.
Шестнадцать часов с малым передыхом пахать! Да даже и четырнадцать, один хрен. Только до дома дотопаешь да голову до подушки донесёшь — уже и вставать пора. Я лично считал, что с восьми до семи, пусть и с часовым перерывом, на морозе намахаться топорами — более чем достаточно, чтоб отработать кров, дрова и пищу. Единственное, что меня беспокоило — не сочтут ли мои мужички этакое послабление нашей личной слабостью и мягкотелостью? Могут ведь.
— Вот что. Поди объяви, что завтра начало, как они любят, в шесть утра. К одиннадцати возвращаемся сюда, и до обеда будут уроки, так что сейчас в своих десятках пусть запишутся: кто грамоте разумеет, читают только или пишут тоже, и бегло ли, какому счёту обучен: лишь сложение и вычитание или же помножать-делить способны, и до какого предела. Смыслят ли в устройстве человеческого тела и болезнях.
— А это зачем?
Я на секунду задумался:
— Впрямь, незачем. Нанесут ведь околесицы. Чтение, письмо и счёт. А с телом и так разберёмся.
— Да на кой тебе тело-то сдалось? — удивился Змей.
— Хочу, чтоб в каждом дому соображали, как правильно первую помощь оказывать. И как раны обрабатывать.
— Думаешь, до Енисея докатится? — сразу сделался серьёзным Змей.
— Кто его знает? А вдруг?
Двор всё больше наполнялся мужиками.
— Так что же, ваша светлость, — Фёдор, делавший себе рабочие пометки, не торопился закрывать блокнот, — ничего с собой приносить не надо?
— Да где им взять. Завтра и выдадим. Канцелярии у нас целый склад, каждому по тетрадке да по карандашу, вот и вся недолга. Кто будет стараться и успешно программу осваивать — денежная премия и подарок от меня на новоселье в придачу.
— И от меня, — добавил Горыныч. — Объявляй скорей, да давайте жрать, пожалста, живот уже подводит.
— Пошли, учителей наших обрадуем, что кроме маленьких крестьянских учеников у них будут ещё и большие.
— И Ирину. Или ты хочешь, чтобы кто санитарное дело преподавал? Юля?
— Да нет уж, Юля в отношении немагов не такой уж и мастер. Ирина. Надо ей сказать, чтоб построже держалась, по-докторски, как она умеет.
СНЯВШИ ГОЛОВУ, ПО ВОЛОСАМ НЕ ПЛАЧУТ
Марина Мнишек
Настя Салтыкова новую русскую царицу волновала мало. Точнее, абсолютно не волновала, от слова совсем. Мариной двигал животный ужас, стремление оказаться как можно дальше и от этого места, и от наполняющих его людей.
Когда явился Юрий Трубецкой, оно отослала фрейлин вниз под предлогом собирать вещи, а сама встретила его в опочивальне, величественно выпрямившись у стойки кровати, рядом с которой ползала вчера.
Марина сморгнула дурные воспоминания и вопросила Трубецкого, называя его на польский манер:
— Ежи, верен ли ты мне, как до этого клялся?
Юрий покосился на разбросанную постель и слегка покраснел:
— Верен, моя царица, и готов делом и всей жизнью моей подтвердить мои слова.
Марина едва не поморщилась. Ну, что за невозможный пафос! Зато теперь ясно, как следует разговаривать с этим романтическим дураком.
— Сказала ли тебе сестра об открывшихся страшных и предательских обстоятельствах?
Юра, прямо глядящий ей в глаза, настороженно покачал головой.
— Они ужасны. Альвийская ведьма замыслила устранить русское самодержавие, превратив Русское Царство в колонию Оловянных Островов. Для этого она магически воздействует на царя Дмитрия, полностью держа его под своим контролем.
Марина лепила наобум всё, что в голову придёт, не подозревая, насколько в данный момент она близка к истине. Однако о том, что нынешний царь давным-давно мёртв, она предпочла не говорить. Никто ведь не поверит. На людях, в близости ведьмы, он не выглядит, как мёртвый, не двигается, как мёртвый, не разговаривает, как мёртвый… С чего бы вдруг сразу поверить ей, чужачке? Скорее всего, назначат что-то вроде комиссии, вызовут магов… удобных для альвов, это понятно. А каких ещё, если они здесь всем заправляют? Вон, вчерашний боярин об этом прямым текстом сказал. А пока суд да дело… В ушах у Марины отчётливо зазвучал голос альвийской ведьмы: «Я выпью твою душу, сучка шепелявая!» — полячка аж на окно оглянулась.
— Я так и думал! — сказал вдруг Трубецкой. — Они хотят посадить кого-то из своих. У альвийской короны полно побочных ветвей, куда-то надо их пристраивать, — он заходил по комнате. — А это значит: наверху будут только оловянные, все остальные для них — второй сорт. И русские. И поляки. Да они и германцев с франками в грош не ставят, не говоря о гишпанцах и итальяшках. Мы все для них — шелуха от семечек, — Юрий остановился, слегка сгорбившись у небольшого окна, быстрым взглядом окинул двор и прилегающую застройку. — Никого. Бежать тебе надо, царица.