И, конечно, Фарид регулярно звонил главному управителю учебных заведений, Надиру ар-Умар ибн Фуад ибн Шафи Хакиму, чтобы отчитаться, что продолжает выполнять задание и помогать князю Пожарскому всеми возможными способами.
27. ЧУЖАЯ ВЛАСТЬ НА ТВОЕЙ ЗЕМЛЕ
ВОТ И ДОЖДАЛИСЬ…
Микула
Невесёлые мысли о скудном урожае не оставляли Микулу ни на день. Он всё-таки собрался и поехал в город. Промыкался в столице неделю, чтобы убедиться: не соврал Ермол ни единым словом. Работы в городе не было, а цены ломили уже не втрое против прежнего, а всемеро-ввосьмеро, и с каждым днём товаров на прилавках становилось всё меньше, а стоили они всё дороже. Город стал мусорным, грязным, и множество неприглядных личностей жались к подозрительным дворам и серым подворотням норовя при малейшем подозрении на опасность крыться в их неопрятном сумраке.
На базаре снова толковали про разбойников, уже не только караулящих беззащитных путников на дорогах, но и нападающих на деревни, чиня разор и смертоубийство. Страх за жену и детей погнал его домой, и здесь, в дороге, он совершенно случайно нашёл единственную свою подработку, шуганув троих (видимо, начинающих или отбившихся от шайки) татей, которые уже порядком прибили мужика, в одиночку насмелившегося выбраться на тракт с возом картошки.
Обтерев руки от кровищи вяло ворочающихся вдоль обочины душегубцев, Микула поднял возницу, хотел было отряхнуть ему кафтан, да, зная свою силушку, побоялся совсем потроха отбить.
— Ты что ж, мил человек, один да с грузом? Неспокойно нынче на дорогах-то.
Тот, шало оглядываясь по сторонам, вцепился в Микулу:
— Братец! Пособи, будь добренький! Мне ить недалече совсем осталось, десяток кило́метров до сворота, да там столько же, к ночи будем.
— Чем же я тебе помогу? — удивился Микула.
— Сопроводи, другом будь! А я тебе картошки пару вёдер, а? — возница, видя сомнение в глазах Микулы, заторопился: — Куль! За день работы — отличная плата!
Микула смотрел на мужика, которого он только что от верной смерти избавил, и думал, что будь он человеком подурнее, пришиб бы его сам, и не куль, а целый воз картошки домой бы привёз. Но чтоб на этакий изуверский поступок решиться, до какой крайности надо дойти. И ещё — как он, Микула, будет рассуждать, когда его собственные дети начнут от голода плакать.
Мужик, видать, углядел в глазах спасителя тень его невесёлых мыслей и заторопился:
— Два куля! Два куля дам, братец! Больше не могу, видит небо! Накормим, напоим, спать уложим честь по чести, а утречком и езжай себе куда глаза глядят.
— Поехали, — мрачно согласился Микула, и до самого вечера тащился рядом с телегой, исправно глазея по сторонам, высматривая татей. Однако никого не нашёл.
С приближением к родной деревне спасённый мужичок так очевидно стал жалеть о найме охраны, что на него смотреть было досадно. Он кряхтел, вздыхал, тёр в затылке и озирался на прилегающие к дороге кусты, словно желая, чтоб из них вылезли разбойники и Микула вступил бы с ними в битву, оправдав затрату в виде двух кулей картошки. О дневном спасении он и думать уж забыл.
А Микула глядел на эту возню и думал, что в деревне наверняка есть ещё мужики. И не все согласятся, что два куля — справедливая цена за день работы. Лучше бы куль. Или полкуля. Или вовсе ничего не отдавать, а всё себе оставить. А мужик заезжий — да кто его знает, был да сплыл. Приехал, лёг спать, а утром нет его. Уехал, наверное, потихонечку. Может, ихние дети уже с голоду плачут, и в головах у отцов стронулось что-то, определяющее меру дозволенного.
Поэтому, когда за рощицей показались огоньки крайних изб, он ускорил коня и перегородил дорогу паре усталых лошадок.
— Что такое? — внезапно осипшим голосом спросил мгновенно прекративший ёрзать возница.
— Вон твоя деревня. Теперь не ограбят, не прибьют. Свои, разве что, — Микула соскочил с коня и дёрнул с телеги первый куль.
— А-а-а… а напоить-накормить?.. — проблеял мужичок.
— Мою часть за меня съешь, — Микула уложил куль поперёк седла и прихватил его ремешком. Второй мешок взвалил себе на плечо, и, придерживая левой рукой, правую положил на плечо мужичку, от чего тот просел: — Не шали, дядя. Погонитесь за мной — всех прибью. Это я днём добрый. А ночью всякое бывает.
Возница крупно сглотнул и выдавил:
— Прощевай, братец.
— Не поминай лихом, — буркнул Микула и широким шагом направился обратно по дороге. Сивка потрусил за хозяином.