Кузьма пожал плечами:
— Так посмотреть — вроде и ничего особенного…
— А не так?
Он тяжко вздохнул:
— Помнишь, я в ниппонское посольство последний раз гонял?
— Когда лису-то спас?
— Ага.
— Ну, помню.
— Я потом по комнатам пробежался. Нашёл, где она жила.
Понятно, она — это Сатоми.
Кузьма помолчал.
— Она… знала, что я приду, что ли? Записку на стене оставила, если можно так сказать. Один иероглиф.
Я ждал. И думал: мог ли я представить, создавая архи-меч и вкладывая в него часть своей души, что когда-то мы будем вести такие разговоры?
— Я показал сегодня рыжей, — Кузьма вынул из кармана листочек с тщательно вырисованным иероглифом.
— По памяти перенёс?
— М-гм.
— И что он означает.
— Лиса говорит: «прощай».
— Типа «до свиданья»?
— Нет. «Прощай навсегда».
И, вроде как, отношения у Кузьмы с Сатоми начинались как чуть ли не случайные, а вот это «прощай навсегда» тяготило. К чему бы?
24. ОТ БЕДЫ ПОДАЛЬШЕ
С ПОЧИНОМ!
Несмотря на раздумья, настроение у нас было деловитое.
— Ну, что, ребятушки — поработаем?
Толпа дружно откликнулась. Мол: поработаем, твоя светлость! А чего бы и не поработать, когда призрак голода отступил, семьи остаются не абы как, а по тёплым избам, сытые-накормленные.
Процесс кормёжки был организован не просто так. Как я говорил, копейки крестьянские мне даром не сдались. За пропитание полагалась отработка — тут уж управляющие распределяли, кого в какие мастерские или по хозяйству. Старух поставили за самой малышнёй присматривать. Детям всем без исключения, с семи лет начиная (а шибко желающим — и раньше), я положил грамоте учиться — чтобы счёт, чтение да письмо знали. Позже можно будет пошире развернуться, а пока пусть хоть это. Грамотный работник — он куда надёжнее дремучего.
Иные отцы семейств ворчали, но ученик, просто посещающий школу, получал четвертушку от взрослой пайки продуктов, успешно справляющийся с заданиями — треть, а усваивающий отлично — половину, так что ребятишек в классы согнали всех, чуть не с пяти лет. Приглашённые из города учителя таращили на этаких студиозусов глаза, но преподавали усердно — у нас в вотчине было тихо, спокойно, и (сверх жалованья) ещё и сытно. А я заявил о конкурсе на учительское место и о премиях в случае успехов. Великая вещь — правильно подвешенная морковка в конце дороги.
В свою очередь, моей личной морковкой была необходимость максимально быстро обустроить новый надел. И не только крепость, а и деревни-сёла, иначе вся наша затея с людьми превратится в пшик. Целый штат мужиков во главе с управляющими сидели вечерами, разбираясь в картах, обсуждая, как лучше деревни раскидать в зависимости от характера реки и прилегающих участков, от того, чем люди заниматься будут, как дороги тянуть и прочее, прочее, прочее. После долгих споров определилось несколько узловых точек, от которых мы решили плясать.
Но сначала — остров Драконий.
Всю прошлую ночь на острове работал Кузьма. Как я сейчас понимаю — разгонял делом свою грусть-печаль. Напротив места, определённого под склады, поднимался штабель ошкуренных брёвен. Рядом — штабель неошкуренных. На льду Енисея, у северной оконечности Драконьего, высился огромадный завал из… я бы сказал, всяческих древесных ошмётков. И кора тут была, и сучья, и ветки покрупнее, и тонкие вершинки, которые в дело не годятся. Полагаю, к вечеру этой куче суждено стать горой. К тому же, сегодня с нами шёл элементаль.
— Ничего себе! — поразился Фёдор, с которым Кузьма вчера определял положение будущих строений. — И даже площадку выровняли! Как это вы так в одного? Да по темноте, а, Кузьма Митрич?
— Да просто, Федя, — Кузя, наконец, слегка улыбнулся, — магия земли и правильное техническое задание. А свет у меня с собой есть. Да и не нужен он мне особо, у меня ж зрение магическое.
Я с некоторым недоумением оглянулся на управляющего, принявшегося что-то оживлённо объяснять помощникам. Впервые слышу, как мой меч зовут по имени-отчеству. С другой стороны, как его и звать-то, когда он меня постоянно батей навеличивает, а я его — сынком? Привычка неискоренимая. Да и смысла нет уже искоренять, привыкли все.
В портал продолжали опасливо входить непривычные к этакому способу перемещения мужики. Каждая следующая группа заново удивлялась тому, как уже всё готово к работе.
Подошёл Фёдор:
— Этакой оравой мы быстро управимся, Дмитрий Михалыч.
— Ты, Федя, Горуша со счетов не скидывай, — я ободряюще хлопнул элементаля по предплечью. — Он вам и место где надо подровняет, и дерева из земли повытаскает. Горуш и с гранитом работать может, так что мёрзлая земля ему — как семечки.
— Эт мы запросто, — гулко подтвердил щурящийся на солнце Горуш.
— Как мы дальше план расписали, так по порядку и идите.
— Сделаем, ваша светлость, не извольте беспокоиться, — уверил меня Фёдор.
— К обеду буду.
И мы с Кузьмой, прихватив планшетку с расписанным перечнем будущих поселений, шагнули в первый портал. Сегодня нам предстояла сугубо мирная работа: расчистка от снега строительных площадок, выравнивание земли, заготовка (хотя бы частичная) леса под постройки.
Поскольку в строительных материалах мы разбирались плохо, с нами шли трое сведущих в этом деле мастеровых, которые должны были указывать деловые деревья и уберегать нас от явных планировочных косяков.
Первая же остановка произвела на мужиков неизгладимое впечатление. Вышагнув из портала в устье небольшой впадающей в Енисей речушки, мы развернули карту и сообща ещё раз уточнили ориентиры, в границах которых должно было встать поселение, после чего я ткнул мужикам меж двух берёз:
— Вот тут стойте. Не бежать, не орать, с места не сходить. Всё ясно?
Мастера дела со мной до этого дня почти не имели и неуверенно затоптались на указанном пятачке. Сформированный вихрь, который начал выметать снег с будущей стройплощадки, их впечатлил достаточно, чтобы стоять спокойно.
— Выходим! Пробегитесь, определите: годные-негодные деревья.
На вычищенном до мёрзлой земли наделе застучали топоры, помечая подходящий к строительству лес.
— Всё, ваша светлость.
— Ну и славно. На место встаньте. Правила всё те же: не орать, не бежать.
— Это мы, ваш-светлость, поняли.
Однако надо было видеть их лица, когда земля зашевелилась и начала сдвигаться целыми пластами. Одновременно с этим Кузьма начал рубить лес. Превращался он для этого в какой-то инструмент, напоминающий то ли косу, то ли серп. С уверенностью могу сказать, что такого я до сих пор нигде не видел. При его внутреннем, скрытом весе, который он по желанию всегда мог использовать, этот странный инструмент мог работать с эффективностью огромного заводского молота, которым мастера хвастались на автомобильном производстве Муромских. Кузя обрубал лишнюю вершинку, потом подсекал дерево у самой земли и проходился вдоль ствола, снимая одновременно и кору, и ветки.
Я полюбовался на его аккуратные, выверенные движения, словно не боевой меч это был, а артефактный инструмент. Заняться мне здесь было больше нечем.
— Так, Кузьма, ты пока здесь заканчиваешь, мы на следующую точку двинем.
— Хорошо!
И так мы пошли посёлок за посёлком. До обеда успели обработать два и в третьем сделать разметку. На обед я снова открыл портал, и вся наша огромная артель отправилась в Засечин, в «обчественную» столовую. Идею варить на месте или таскать на остров котлы откинули. Так и поварихам удобнее, и мужикам — хоть сесть по-людски да от уличного мороза отдохнуть.
В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ В ЦАРСКОМ ТУШИНСКОМ ТЕРЕМЕ
Дождавшись, пока автомобиль царя-мертвеца удалится по улице, Марина позволила себе сползти на пол под окно и зареветь в полный голос, размазывая по лицу слёзы ужаса и отчаяния. Телу было холодно, и она совершенно неосознанно замоталась в какое-то покрывало, накинутое на большой узорчатый сундук, стоящий рядом. В голове не осталось ни единой связной мысли, только липкий страх, снова и снова прокручивающий произошедшее по кругу.