Эта несколько витиеватая цитата почему-то всегда действовала на меня особо, по-волшебному: казалось, самим фактом прочтения приобщаешься к сказочному, карнавальному действу. Когда мне становилось очень плохо или же, наоборот, очень хорошо, я произносил её как заклинание, смакуя каждое слово.
Я знал: за внешними стенами базы, внутри — настоящий «Вавилон».
Вышедший лет пять назад в прокат головидеофильм, римейк какого-то архаичного сериала, — далось им это название! — показывал упомянутую мною древнюю космобазу, как место смешения рас, цивилизаций, культур и наречий.
Наверное, зря я подразумеваю кавычки в этом названии: слово очень скоро сделалось нарицательным. Даже мы, лесные дикари с дальней Косцюшко, насмотревшись головидео, стали использовать его для обозначения любого большого столпотворения.
Да, Танжер-Бета из космоса походила на дорогую, прихотливую драгоценность, и пускай это звучит банально, но в этом вожделенном сокровище содержался рай.
МОЙ рай.
Попробуй-ка отыскать ещё одну точку пространства, в которой собралось бы такое количество представителей ВСЕвозможных, возможных и невозможных ИНЫХ рас! Причём это сонмище разумных скучилось в пределах пускай и громадной, но всего лишь базы; маленькой планетки, булыжника, который швырнул в чёрную бездну титанический пацанёнок-бог.
Заканчиваю банальничать…
Договорился. Боги у него булыжниками швыряются! Ещё понимаю, полезным бы делом занимались — миры, к примеру, творили…
Придумал тоже — булыжники.
Может, и крамола это, и ересь, но с тех пор, как умерли родители, я твёрдо решил: стану атеистом. Верить — себе дороже. Никакой веры вообще, а в наше косцюшкианское Древо Йезуса — в частности.
Надеялся я, само собой, на космобазе этой не только на монстров и лапушек всяких инопланетных полюбоваться, но и работу себе подыскать. Танжер-Бета являлась ближайшим к Косцюшко материальным воплощением полнейшей терпимости. Понятно, по какой причине: ни человеки, никакие иные межзвёздные расы отродясь не имели здесь абсолютного большинства. Культивировалась бы здесь терпимость чуть в меньшей степени. — космобазу в тот же миг разорвали бы распри. Анархия и лютый расизм как закономерный итог тотального несовпадения взглядов, вкусов и норм.
Здесь, на базе, вряд ли кому-нибудь могло взбрести в голову, пся крев, поинтересоваться наличием либо отсутствием у меня диплома. Если только мне самому не приспичит устроиться на работу в какое-нибудь из подразделений официального административного аппарата Танжер-Беты.
И такой на ней имеется — ведь и в пустыне деревья растут. Как любят выражаться человеки пожилые. Народная мудрость! Косцюшко уроженица. Зелёная пакость вездесуща и неистребима…
А уж кто из людей, к примеру, вовсе на диплом не посмотрит — так это торгаши вольные, фритредеры. Если что и привлечет их в нём, так разве что, может быть, качество бумаги или на чём там он будет распечатан (все сетевые файлы дипломов традиционно распечатками дублируются). Уж такие они супертолерантные, эти фритредеры: всё для них побоку, кроме профессиональных и коммерческих качеств.
А иные, менее толерантные, за диплом и отдубасить могут.
Это если речь о дипломе сугубо академическом пойдёт. Как мой несостоявшийся, примерно. Специалистов они, конечно, лелеют да ублажают; но — практиков. А вот к науке академической — вольные относятся со злобностью флоллуэйцев, тех самых, что прославились как лучшие в ОП наёмники.
«Вдруг эти „яйцеголовые“ гады пресловутую нуль-транспортировку изобретут!» — наверняка с опаской думают вольные. Насколько я понимаю ход их мыслей, именно это достижение прогресса для торговцев нежелательнее смерти, в каком-то смысле.
«Кому тогда корытца наши понадобятся, пространство бороздящие?» — со страхом задаются фритредеры вопросом. Ответ однозначный: НИКОМУ! В случае открытия неких «каналов» звездолёты понадобятся разве что первопроходцам.
«Или вдруг эти учёные до синтезатора материи додумаются, который сможет всё-всё-всё синтезировать…», — развивают они мысль. Вопрос: НА КОЙ тогда торговля нужна?! Ответ — не менее очевиден…
«Ату их, академиков, докторов, профессоров, доцентов, магистров, бакалавров! Прочие нечеловечьи их аналоги тоже — ату!»
…Сектор космобазы, в котором совершил посадку доставившее меня на Танжер-Бету пассажирское судно, носил название «Западнее Калифорнии». Самое интересное, что сектора с названием «Калифорния» попросту не существовало.
Улица, на которую я ступил, была покрыта камнем; некогда белым, но уже несколько потускневшим от прикосновения миллионов ног, прошаркавших по нему. Улица-коридор ветвилась. Глотали и выплёвывали местных жителей и несметных туристов более узкие проходы-проулки; некоторые из которых, покидая уровень, убегали вниз или вверх.
Из ретрансляторов, установленных где-то наверху, среди грубоватых рельефов, высеченных непосредственно на теле астероида — расширенном своде одного из бывших рудничных штреков, — доносились звуки, напоминающие разбушевавшийся ураган. Сквозь грохот прорывались монотонные витиеватые стихи на косморусском. Уши невольно выхватили слова: «… но виртуальности помня основы, стану я вновь электронным набором, чтоб на себе воссоздать тебя снова…»
Перекрикивая бурю и навязчивого декламатора, из других ретрансляторов слышалось нечто более похожее на музыку. Чуть хрипловатый, чуть надрывный женский голос пел: «Лав ми эвринайт, лав ми эвринайт!» Песня понравилась. Однако языка, на котором она исполнялась, я ещё не знал и смысла слов не понял.
Музыка на этой сводчатой улице вела себя необычно: струилась поверху, а примерно на уровне человечьей груди словно сталкивалась с упругим барьером. Путь ей преграждал бесконечно непрекращающийся гул, заваренный из голосов, металлического лязганья и прочих социально-индустриальных звуков. И две эти прослойки не желали подчиняться законам диффузии, существуя раздельно: музыка сверху, а голоса и лязганье — снизу. «Интересно, — подумал я, — этот спецэффект был задуман и воплощён или сам по себе возник, случайной аномалией?..»
Однако главным впечатлением была не сама улица, а все те, кто по ней двигался. Как праздно шатаясь, так и спеша по своим делам: светлым, тёмным и промежуточно-эгоистическим — серым.
Мой горящий взгляд то и дело выхватывал из пёстрой толчеи вожделенные для ксенолога фрагменты картины мира…
Гаденьких, чем-то смахивающих на крыс, шиа-рейцев, хрупких с виду; но, как мне было известно, люди этой расы чрезвычайно обидчивы и опасны. К тому же, как правило, они прекрасно владеют боевыми искусствами.
Покрытых уродливыми белёсыми буграми и грязно-зелёной чешуёй пунганиан. У этих существ один из самых низких уровней интеллекта среди легитимных, то есть признанно-разумных биовидов; однако они невероятно выносливы и сильны.
Или противоположную пунганианам крайность — гансайцев, физиологически и анатомически почти неотличимых от человеков (к которым я вынужден и себя причислить). Интеллектуальный показатель даже самых недалёких гансайцев пребывает на уровне человечьей гениальности. Однако их раса, по невыясненным ещё причинам (скорее всего, ментально-психологического характера) в прямом смысле слова отсталая. Их общество, карабкаясь по цивилизационной лестнице, так и не преодолело ступень раннего псевдофеодализма — примитивного земледелия и ремесленничества. Если не принимать во внимание достижения индивидуумов, а судить по усреднённым, обобщённым показателям. Правда, суждения выносятся наблюдателями, которые глядят со стороны и примеряются к собственным представлениям о цивилизованности; единственно эффективным методом — «взгляда изнутри» — гансайцев пока не удалось исследовать никому из людей иных рас…