— Ты с братом? — кричит Филиппо.
— Да… Да! А что?
— Хочешь с нами поиграть?
— Да-а-а!.. Надо только маму спросить…
Пьетро мычит и качает головой.
— Или выходишь с братом, или сиди дома, — уточняет Филиппо.
— Почему?
— Потому!
Дарио на мгновение хмурится, ему вовсе не хочется тащить с собой брата: тут можно оказаться «в полнейшем дерьме», как он не перестает твердить, вот уж действительно в полнейшем дерьме.
— Ну так что?
В голове Дарио бьется мысль: «Филиппо никогда меня ни в грош не ставил».
— Ладно, сейчас выйдем.
Франческо и Лука, оторопев, с недовольным видом ждут объяснений.
— Чего ты кричишь, Дарио? — Распахнув дверь, мать входит в комнату.
— А? Я? Да так, с Пьетро играл.
Это еще красивая женщина, несмотря на плотно сжатые губы и давние мешки под глазами. Светлые пепельные волосы забраны в высокий хвост, домашний спортивный костюм зеленого цвета — когда она такая, Пьетро, возможно, позволит ей себя обнять.
— Не трогай брата, ты же знаешь, слишком громкий шум раздражает его.
— Прости, мама… Мам?
— Что?
— Можно пойти с Пьетро погулять?
— С каких это пор тебе хочется гулять с братом?..
— Мы побудем здесь внизу, в нашем дворе… тогда… тогда ты будешь спокойна, что я никуда не денусь.
Здесь внизу. Близко. Его собственные слова успокаивают его. Дарио решает, что не будет ничего объяснять. И опять в голове свербит та же мысль: «Филиппо никогда меня ни в грош не ставил».
— К тебе друзья пришли?
«Просто надо выйти, и все».
— Что? Да нет… мы только постоим на свежем воздухе, на солнышке…
— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — раздается монотонный голос Пьетро.
Дарио искоса бросает на него свирепый взгляд.
— Так все же, — спрашивает мать, — за тобой друзья пришли?
— А? Нет. Недавно проходили мимо ребята, и я с ними поздоровался.
Мать внимательно смотрит на Дарио, но не начинает допытываться, в чем дело. Ей хочется остаться одной хотя бы минут на двадцать.
Пьетро без всякой интонации заводит: «Я знаю пятьдесят два различных оттенка зеленого цвета». И смотрит в свою излюбленную точку в любом помещении: в угол потолка. Ведь в любой комнате углов по меньшей мере четыре.
— Буро-зеленый получают из охры. Его происхождение весьма древнее, и он передает цвет хаки. Прекрасно подходит для любой художественной техники. Хорошо ложится и сохнет относительно быстро. Изумрудно-зеленый, или ярко-зеленый, не отличается хроматической стабильностью. Это прозрачный цвет: с добавлением желтого кадмия он дает бриллиантово-зеленый, который еще называют стойким зеленым. Оксид хромовой зелени не обладает ярким колоритом, но прекрасно ложится. Кобальтово-зеленый проявляется в разных оттенках. Его нельзя смешивать с бурым. Ясно? Его нельзя смешивать с бурым.
Дарио думает, что брат и правда «того». Запоминает только самое нелепое.
— Пьетро, хочешь пойти с братом?
— Нет.
— Ну же, тебе полезно немножко постоять на солнце, а потом тортик съедим.
Пьетро поднимается, ничего не ответив. Научился подчиняться против воли.
— Через полчаса жду вас дома, ладно? Пока папа не пришел.
Мать протягивает Пьетро зеленую ветровку. Он надевает ее сам.
— Пожалуйста, Дарио. И ты тоже, Пьетро, недолго.
Она целует обоих, Пьетро слегка отстраняется, но дает себя поцеловать, растворившись в успокаивающем зеленом, напоминающем ему луг. На лугу всегда растет что-нибудь красивое и все счастливы. А счастье — эмоция, которую он умеет понимать. Потому что это просто. А простота — зеленого цвета. А зеленый совсем не такой, как серый, цвет улиц, полных невыносимых будоражащих эмоций, атакующих его все разом, орущих в сто глоток.
— Пожалуйста, Пьетро, недолго.
Они спускаются по лестнице.
— Привет, Филиппо! Можно поиграть с вами? Можно? — продолжает Пьетро.
— Перестань! Заладил как попугай!
— Попугай — это птица отряда попугаеобразных; из лазающих, изогнутое надклювье нависает над более коротким подклювьем, у попугая мясистый язык и очень яркая окраска оперения. Пьетро — не попугай. Пьетро — мальчик.
Он самый умный дурак, какого когда-либо встречал Дарио.
В этот момент усталые глаза синьоры Монти, матери Пьетро, рассеянно останавливаются на карандаше «Staedtler 2В». Она видит, что под ним ветер воображения шевелит ветки приморской сосны на рисунке, в котором чувствуется и сухая точность негатива фотографии, и дух творчества. Диафрагма на мгновение раскрывается, на глаза наворачиваются слезы, синьора Монти чуть ли не с опаской дотрагивается до белой кромки листа формата А4, отдергивает руку и выходит из комнаты.