Мать с дочкой ушли, и я кожей ощутил внимательный взгляд соседа по прилавку. Но он молчал, думая о чём-то своём, а я подумал о том, что такими темпами из меня получится хреновый продавец.
Да и чёрт с ним!
— В какую цену масло, молодой человек? — спросила старушка с полупустой авоськой в руке.
— Берите так, — ответил я, разглядывая три картофелины в вязаной сумке и одну морковку. — Приятного аппетита!
Старушка внимательно посмотрела на меня, затем бросила взгляд на молочника, словно спрашивала у того совета. Молочник кивнул, и бабулька осмелилась взять пачку и тут же убрала её в авоську.
— Храни тебя Бог, внучок!
А дальше всё повторялось раз за разом. Женщины с детьми, старики — я раздавал пачки масла, даже не думая о том, чтобы что-то говорить. Так что через какой-то час оба ящика закончились.
— Вот и всё, — произнёс я, глядя в пустые коробки.
Уже собрался уйти, как молочник выложил передо мной те три пачки, что взял у меня за аренду места.
— Не всё, парень, — сказал он. — Ещё эти остались.
Но и эти пачки ушли за несколько минут.
— А матери что скажешь? — поинтересовался молочник.
— Скажу, что продал, отдам ей заначку.
— Правильно тебя родители воспитали, — сказал мужик и уважительно на меня посмотрел.
После чего он вытащил двухлитровую бутыль, наполнил её молоком и, закрутив крышку, придвинул ко мне.
— Матери отдашь, — не терпящим возражений тоном произнёс молочник.
— Спасибо.
Эта реакция молочника знатно подняла мне настроение. Всё-таки хороших людей вокруг полно. На них весь мир и держится.
— Держи, мам, — сказал я, выкладывая небольшую стопку купюр на стол.
Пусть я практически полностью опустошил свои карманы, но главное — эти деньги теперь не будут восприняты родителями неверно. И помогут какое-то продержаться, чтобы не заниматься глупостями вроде турецких курток.
— Ого! — не скрывая эмоций, произнесла мама и принялась пересчитывать деньги, а когда закончила, воскликнула: — Игорь, как ты умудрился продать масло аж по четыре рубля за пачку⁈ Да ты просто прирождённый продавец! Мне теперь и в Турцию ехать не придётся!
— В Турцию ты по-любому не поедешь! — отрезал я. — Ещё не хватало.
Мать согласно кивнула и с сожалением произнесла:
— Жаль, что тебе в академию уже на днях надо возвращаться, я могла бы ещё несколько ящиков на реализацию взять по девяносто копеек. Ты бы их тоже по четыре рубля продал…
Мама мечтательно закатила глаза, а я подумал, что знатно лопухнулся, не сопоставив отдаваемую матери сумму с количеством выданного мне утром масла. Хорошо, что она не успевала взять его ещё на реализацию.
Вечер прошёл в семейных разговорах и за просмотром новостей по телевизору. Даже на улицу к друзьям идти не хотелось — как же всё-таки хорошо дома.
Уже практически ночью, когда я почистил зубы и готовился ко сну, проходя по коридору, услышал всхлипы. А из-под двери Кати проливался свет.
— Мелкая, что случилось? — спросил я, толкнув незапертую дверь.
Катя сидела на постели и, уткнувшись в одеяло, плакала, периодически всхлипывая. Стоило мне прикрыть за собой дверь, сестра тут же принялась утирать слёзы, но вид у неё всё равно оставался расстроенным.
— Из гимназии меня выгонят, — призналась она.
— За что? Ты же хорошо учишься, — заметил я, проходя ближе.
Вновь всхлипнув, Катя принялась объяснять.
— Потому что она теперь платная будет с сентября, — сестра прервалась для судорожного вздоха, вытерла слезу и продолжила: — Её приватизировали, и теперь месяц обучения будет стоить девятьсот рублей. Большинство моих одноклассников — богатые, они могут себе позволить такую цену. А я не могу!
Это действительно серьёзная проблема.
Катя была умной девочкой и получила место в гимназии по реальным заслугам. Это было одно из лучших учебных заведений города, и после выпуска из этой гимназии имелись весьма неплохие перспективы на дальнейшую карьеру.
— А почему сразу не сказала? — спросил я, садясь на кровать и обнимая сестрёнку.
— Родители запретили, — обняв меня в ответ и уткнувшись мокрым носом мне в плечо, всхлипнула Катя. — Денег у нас всё равно нет, так что переведусь в обычную школу. А тебя расстраивать никто не хочет. Ты-то уже точно в академию поступишь после экзамена. А так волноваться только станешь. Прости…
— Сестрёнка, не надо извиняться, — погладив её по спине, вздохнул я. — Со своей учёбой я сам разберусь. И с гимназией твоей помогу. В сентябре же только платить нужно?
— Как ты поможешь? — удивилась Катя.
— Ну, я на кое-что способен, знаешь ли. Тебе повезло с братом, я способный парень, — усмехнулся я. — Не переживай, порешаем мы с твоей гимназией.
— Но как⁈
— Красиво!
Я чмокнул её в макушку и, расцепив объятия, направился к выходу из комнаты.
— Не плачь и не переживай, всё будет хорошо, — обернувшись, напоследок сказал я. — Обещаю!
Уже лёжа в постели, я заново обдумывал всё, что случилось за последнее время.
Семья в бедственном положении. И самый простой путь, чтобы ей помочь, — это бросать учёбу и прямо сейчас искать работу, хоть вагоны разгружать, чтобы хоть какие-то деньги зарабатывать. Но это неправильный путь. Хрена с два я так заработаю много и быстро. Учёбу сестре точно оплатить не смогу.
А вот вариант заработать денег, вернувшись в академию, есть. И я должен его использовать. Я должен помочь родным, и я это сделаю.
Глава 21
В академию я прибыл ближе к вечеру, отпуск заканчивался только с завтрашнего дня, а сегодня я ещё был предоставлен самому себе. Ужин уже прошёл, а до отбоя оставалось время. Народ шатался по территории, морально готовясь к новому дню, и на моё появление никто внимания не обращал. Так что я без проблем получил форму и сдал гражданскую одежду.
А в казарме встретил Орешкина. Гриша сидел на своей койке и, судя по движению дымки вокруг его тела, тренировал укрепление. Что было бы удивительно, если забыть о том, что с нами случилось, но он получил три пули, и теперь всерьёз загорелся обучиться защите. В меня ведь тоже стреляли, но только плечо выбили. Наглядный пример необходимости тренировок просто не мог не повлиять на моего друга, каким бы бесшабашным тот ни был.
— Привет, — поздоровался я, садясь на свою койку.
— О, привет, Гарик, — улыбнулся Орешкин, протягивая мне руку.
— Как ты? — спросил я, отвечая на рукопожатие.
— Да вот, тренируюсь, — пожал плечами Гриша. — А то не хочется больше в больнице валяться.
— Прогуляемся? — предложил я.
Орешкин кивнул, и мы вместе покинули казарму. Направились сразу к спортивной площадке, по опыту зная, что там в это время никого нет. Учитывая всю ту подготовку, что нам давали, сил на то, чтобы заниматься ещё и в свободное время, у курсантов просто не оставалось.
— Ты не передумал Лисицких наказывать? — спросил я, когда мы с Гришей встали на середине площадки.
Отвечать сразу друг не стал. Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Было видно, что ему непросто вести этот разговор.
— Не знаю, Гарик, — наконец, признался Орешкин. — С одной стороны, конечно, очень хочется их наказать по-крупному. А с другой… Ты бы знал, как я не хочу отца в это дело посвящать. Я батю знаю, он же всю академию разгонит за то, что произошло. Он же за меня этих Лисицких размотает, засудит, по миру пустит, не посмотрит, что благородные. Тем более, мы омские, нам на новосибирских плевать. Но я и так уже ему столько проблем создал. Я же не подарок.
Я хмыкнул. О том, что сын у Орешкина-старшего не просто шебутной мальчишка, а реально заноза в заднице, я знал и без этого признания. Но Гриша сумел меня удивить тем, что сам осознавал это.
Впрочем, насчёт разогнать академию и пустить Лисицких по миру, Гриша однозначно погорячился: никто за такое академию не разгонит, максимум снимут директора и вынесут выговор куратору, что не уследил; а Лисицкие, даже если кого-то из них и посадят, по миру не пойдут. Но вот репутация у этого рода пострадает сильно. Скорее всего, непоправимо.