Кардамон, а потом медь наполнили мой рот. Язык болел, будто я прикусила его. Фрагмент раскрылся в голове, заполнил пространство между клетками. Он полился по моей спине, в пальцы рук и ног.
Меня заполнил гул, ожидание, как голод после десяти дней голодовки.
Я подавила тревогу, заставила фрагмент сосредоточиться на одной из страниц, как камера в фильме, приближающая кадр.
Хоть там были капли крови, я узнала округлые и квадратные символы на бумаге. Не китайские или египетские, но схожие. Иероглифы майя. Толстая ладонь под веревкой, обвязывающей солнце.
И неровный почерк Хайка: «немного времени перед своими делами».
Хайк ведь говорил мне что-то похожее, когда я согласилась прийти к нему после занятия Канэко-сенсея?
«Уверен, у тебя найдется немного времени перед важным делом», — сказал он. А потом все стало размытым, и я согласилась, хоть не хотела приближаться к мужчине, которому снилось убийство.
Мертвая женщина была до боли яркой, четкой. Я хотела закрыть глаза, но воспоминание безжалостно сжало меня пальцами. Она была майя, я была уверена в этом. Меня охватила радость вместе с гулом голода, который усиливался, и горькие эмоции едва помещались в моей хрупкой грудной клетке.
Меня стошнило, я ощущала горечь, обжигающую как кислота. Я пыталась проглотить ее, но она резала мое горло острыми краями. И собралась в неприятный ком возле живота.
Гнев. Комок пылал жаром гнева. Хайк был отвратительным, злым, и этот ужасный фрагмент было во мне. Я хотела, чтобы он пропал!
Комок вспыхнул, меня охватил жар, и шея вспотела, а огонь угас.
Я робко пошевелила пальцами ног и рук, которые уже не казались опухшими. Горечь угасала, тело медленно возвращалось ко мне, как маяк, который отпускала волна прилива.
Я открыла глаза. Кардамон, мертвая женщина пропали, и лишь следы фрагмента, как отпечаток карандаша на бумаге, остались, когда я закрыла глаза.
Лицо Кена было очень близко, его теплые и тяжелые ладони прижимались к моим кулакам. Пот стекал по моей спине. Кислород едва проникал в легкие, хоть я глубоко дышала.
— Он собирает носителей пропадающих языков для перевода, а потом убивает их, — выдохнула я.
— Что ты сделала? — он говорил сухо, но его гнев был слабым эхом гнева, который я ощутила во фрагменте Хайка. — Ты застыла, но глаза дико дергались под веками. Ты охнула и стала ужасно бледной. Что это было? Улликеми?
Все внутри сжималось от смеси гнева и радости, оставшихся от фрагмента. Близость Кена вызывала покалывание на коже. Его темные глаза пронзали слои защиты во мне, он гневно хмурился. Кем он себя возомнил? Требовал ответы, словно имел право указывать мне.
— Назад! — я оттолкнула его ладонью на груди. Кен отлетел в холодильник с грохотом, сбил надорванную коробку с гранолой с ягодами, и содержимое посыпалось потоком на его голову.
На миг я ощутила триумф. Это научит его не нависать надо мной.
А потом я все поняла, и гнев сменился смущением.
— Прости. Прости, — я тряхнула головой. Что со мной?
Кен стряхнул гранолу с волос, встал грациознее, чем должен был человек в граноле.
— Ты злишься, — сказал он сдержанным тоном. — Я переживал, что на тебя напали.
— Я пыталась повторить фрагмент Хайка. Я думала, что это был сон-воспоминание. О женщине, убитой в коридоре.
— Сон-воспоминание?
— Сны-воспоминания сильнее, там больше деталей, ведь они основаны на реальности, — сказала я. Щеки слабо покраснели. — Фрагмент, полученный от тебя, про бег по лесу, был другим видом сна, туманным, не настоящим воспоминанием.
— Фрагмент Хайка показал план Улликеми? — сказал Кен. Он стряхнул с себя гранолу, но ягоды остались на воротнике.
Я покачала головой и смахнула ягоды. Кен вздрогнул. У меня во рту пересохло. Я занялась уборкой рассыпанной гранолы. Он не вздрагивал, когда я забирала у него совок.
Может, я не так его поняла?
— Прости, — сказала я в кладовой, куда убирала метлу.
— Да, ты это уже говорила, — он поджал губы.
— В этот раз я извиняюсь за то, что швырнула по кухне. Я не знала, что так могу. Я так не умею. Как я это сделала?
— Не знаю точно, — сказал Кен. — Но ты — баку. Думаю, сознательно воззвав к фрагменту, ты вобрала в себя немного сил.
«Ого».
— Я съела сон.
— Возможно.
«Кто теперь чудовище?» — я посмотрела на спящего на диване папу. Он словно задумал все, чтобы я влилась в семейное дело, вот только это был не бизнес с суши, а пожирание снов.
Голова казалась горячей, гудела, словно я выпила тройной мокко. Пожирание зла просто делало тебя ворчливым, или были последствия, о которых стоило беспокоиться?
— Это была не ты, — сказал Кен. Он скрестил руки, сидя на барном стуле. Не нависал надо мной. Делал себя как можно меньше в тесном пространстве. — Меня отбросила та энергия.
Я протянула к нему ладони.
— Это была я.
— Нет, — сказал он. — Не ты, не твой гнев и не твоя сила. Запах другой. Смертельная сила, слабое эхо крови. Конечно, Хайк привязан к Улликеми.
— Хайк исследует мертвые языки, убивает переводчиков и удерживает дракона Улликеми в том камне в своем кабинете, чтобы он набрался сил уничтожить бога грома, кем бы он ни был?
— Бог грома — ключ к пониманию, что Хайк сделает дальше. Но первую часть ты поняла не так. Хайк — лишь человек. Он — слуга Улликеми, а не наоборот.
— Боги грома в этом месте вряд ли будут из Среднего Востока, — я щелкнула ноутбук. Гугл ничего не нашел по «бог грома, Портлэнд», кроме ссылок на шведскую группу в стиле металл и меню из магазина мороженого.
Я подняла голову, а Кен ополаскивал стаканы в рукомойнике. Пицца кончилась. Я коснулась живота. Груз там был пиццей или остатками фрагмента Хайка?
Кен со стуком выключил воду. Он прислонился к рукомойнику, опустил плечи, сжал край так сильно, что я видела, как побелела кожа у костяшек.
«Что я сказала? Он злится за то, что его отбросило через всю комнату?».
— Я не знал, что получу, когда согласился прийти сюда, — мрачно сказал он, и волоски на моей руке встали дыбом. — Каким бы ни стал Хераи-сан в Портлэнде, я не хотел вмешиваться, только… убедиться…
— Я не знаю, о чем ты, — сухо сказала я. Что-то в этой странности нужно было прояснить. Я встала, подавляя раздражение и тревогу, но расхаживать было негде. Папа занял гостиную, а кухня была слишком тесной из-за Кена. И я прислонилась к стойке, уперев кулак в бок.
Волны смятения, исходящие от Кена, были почти заметными.
«Хорошо. Почему ему должно быть проще? Он лишь говорит загадки о кицунэ и Совете».
Кен повернулся ко мне.
— Это не должно быть борьбой. Потому послали меня, наполовину… — он подавил слова. — Того, кто не выглядит грозно.
Мы были очень близко. Любое движение могло вызвать искру, начать между нами то, что пугало меня.
Кен скользил по мне взглядом, пронзая. Страх наполнил меня. Мой? Оставшийся от фрагмента Хайка? Я не знала.
Не страх. Ответ на силу эмоции в голосе Кена, на побелевшие костяшки. Его глаза потемнели и стали двумя полумесяцами полуночи на бледной коже.
Его лицо менялось. Щеки потеряли округлость, брови выгнулись выше над глазами, в которые я не могла перестать смотреть.
— Я не дам Хайку навредить тебе. И не только из-за обещания Хераи-сану.
— Кен…
— Просто позволь, — он быстрым движением перемахнул через стойку. — Мне нужно немного твоей простой силы. Чего-то, не запятнанного богами, — закончил он, оказавшись так близко, что я ощущала тепло его дыхания на лице.
Я задела его руки, пытаясь не спешить, но, как только мои ладони оказались на его голой коже, энергия загудела между нами. Я сжала его локти и притянула его к себе.
— Кои, — сказал он, его губы задели мое ухо, но его руки были напряжены и не двигались. — Это приятно, — он отодвинулся, чтобы заглянуть в мои глаза. — Но в прошлый раз ты отпрянула. Там был страх.