В голове у Козорезова уже не так шумело, как час назад, однако воспринимать столь сложный теоретический материал ему всё ещё было трудновато. А если учесть, что точные науки типа физики с математикой никогда не были его сильной стороной, так и подавно. Из всего краткого экскурса в анатомию абстракций, он, в итоге, хорошо запомнил одно – этот пришелец выглядит так, как он сам того неосознанно хочет. Сей вывод совершенно неожиданно его здорово развеселил.
– Выходит, – рассмеялся Валера, – я представляю свою музу грязным оборванным греком с пригоршней серебряных драхм за пазухой!
Произнесённая вслух, эта мысль своей нелепостью ещё сильнее рассмешила его. Теперь он уже расхохотался в полный голос, невзирая на то, как в ответ больно застучали маленькие молоточки в висках. Как не крути, а с «бехеровкой» он вчера перестарался.
– Не ты, а твоё подсознание, – с обидой в голосе поправил несчастный Муз, чем только вызвал новый приступ хохота у своего автора.
– Прости, – сквозь приступы смеха, уже близкого к истерическому, выплёвывал слова Валера, – не могу… нет… ну ты даёшь! Я не той ориентации, чтобы фантазировать о полуголых немытых мужиках!
Как это бывает в подобных случаях, каждая следующая фраза лишь подливала масла в костёр, и приступ, едва начиная затухать, расходился с новой силой.
Между тем, Муз терпеливо ждал, стараясь не двигаться, дабы не создать ненароком «эффекта поднятого пальца», знакомого каждому с детства. Все помнят, как в определённой ситуации, достаточно показать палец уже уставшему хохотать приятелю, как он снова в изнеможении хватается за живот. Грек лишь с сочувствием поглядывал на раскрасневшегося хозяина и молчал.
Наконец Козорезов смог взять себя в руки и почти успокоился, хотя смешинки нет-нет, да и вылетали из его груди.
– Господи, меня чуть удар не хватил, – слегка отдышавшись, сообщил он.
– Это стало бы очень некстати, – согласился Муз.
– Нет, ну ты сам виноват, – вытирая шторой мокрое от пота лицо, пробормотал писатель, – такую чушь нёс. Если б твоя форма была плодом моего подсознания, то передо мной сейчас стояла бы сочная крутобёдрая блондинка с роскошной грудью! Пусть даже не самая сочная, пусть не блондинка, но уж точно не мужик.
– Начнём с того, что пол твоей музы не результат твоих сексуальных фантазий, – парировал гость, – твоё подсознание считает, что для работы тебе нужна не баба, а друг – советчик и соавтор. Ну и критик порой.
– И собутыльник, – усмехнулся Валера.
– Тут уж ты сам вполне справляешься.
Утвердительно кивнув, Козорезов снова принялся рассматривать своего новоиспечённого «друга» с учётом только что полученной от того информации.
– А друг и советник непременно должен быть грязным и оборванным? – поинтересовался он. – Неужто моё подсознание считает, что в соавторы мне годятся лишь бомжи и прочие обитатели городских свалок и привокзальных притонов? И почему тогда грек? От чего не какой-нибудь синюшный подвальный поросятка без имени?
– Совсем у тебя сегодня котелок не варит, – отринув последние попытки вести разговор хоть сколь-нибудь интеллигентно, посетовал Муз. – И как ты только в писатели выбился с твоими-то запоями?
– Дожил, – пробормотал Валера, – собственное подсознание мне мораль читает.
– Древняя Греция, само собой напрашивается в ассоциации при слове «муза», – не обращая внимания на бурчание автора, продолжал менторским тоном грек, – поэтому не «подвальный поросятка», не папа римский и не космический пришелец. Кстати, девяносто процентов тех, кто утверждает, что встречал инопланетян, видели материализованный плод своего подсознания. Оставшиеся десять просто врут, из желания получить свои «пятнадцать минут славы». Однако я отвлёкся.
Да уж, согласился про себя Валера, скатываться в пространные попутные рассуждения он мастер. А если он, как утверждает, представляет собой, в некотором роде, проекцию моей личности… Дальше развивать свою мысль он побоялся. Ведь тогда получалось, что он сейчас, можно сказать, смотрит на себя со стороны. Он передал абстракции свои качества. В том числе и многословие, и склонность к глубоким рассуждениям на отвлечённые темы.
– Теперь о внешней, скажем так, неопрятности, – продолжал тем временем разглагольствовать Муз. – Я не могу видеть, каким представляюсь тебе. Но из твоих слов уяснил, что зрелище это малопривлекательное.
– Уж поверь мне.
– Ты тоже не розами сейчас пахнешь.
– За себя говори, – огрызнулся Валера.
– А что я? – развёл руками грек. – Всё по той же схеме.
– Таким грязным я представляю своё вдохновение?
– Вспомни, как ещё час назад ты рассуждал об отсутствии у тебя таланта, как проклинал своё пьянство и лишнюю рюмку «бехеровки». Правда, вернее станет проклинать шесть «лишних» рюмок. А бардак в квартире? А эти макароны, пригоревшие к сковородке? Кстати, её теперь придётся выкинуть, а другой у тебя нет. А липкие пятна на ламинате? Ого! Да ты не только в себя опрокидывал, оказывается!
– Прекрати! – взмолился Козорезов.
– Но, ты же хотел знать, от чего твоя муза выглядит грязным оборванцем. Между прочим, чтоб ты знал, я у тебя не первый! Предыдущая муза по вышеупомянутым причинам от тебя сбежала.
– Как сбежала?
– Ножки отрастила и сбежала, – Муз был безжалостен. – Помнишь, как ты год не мог даже захудалого рассказика накропать?
Он помнил. Жуткий год. Бесплодные попытки написать хоть что-то, оканчивавшиеся очередной кучей смятой и изорванной бумаги, а следом очередным запоем. Чтобы хоть как-то выжить, он сочинял тогда идиотские четверостишия для одной фирмы, выпускавшей поздравительные открытки: «С Днём Рожденья поздравляем, жить тебе сто двадцать лет, и здоровья пожелаем… тра-та-та…» и полный бред. Работу эту ему из жалости подбросил редактор одного журнала, где когда-то он начинал печататься. Платили пятьдесят долларов за стишок, но заказов было немного – четыре-пять в месяц. Чтобы хватало хотя бы на заварную китайскую лапшу и дешёвую водку, он тогда перестал платить комуналку, и всё равно залез в долги по самые уши. Пришлось брать кредит в банке под кошмарные проценты, по которому, надо заметить, он выплачивал до сих пор.
А теперь ещё и сюжет, обещавший под пером Козорезова превратиться в шедевр, стать бестселлером и мгновенно вывести своего создателя из нищеты снова в люди, исчез, сбежал, как соседские римляне со своим гладиатором. Валера чуть не заплакал от обиды на судьбу, снявшую его дуплетом прямо на взлёте.
– Вопросы по внешнему виду ещё остались? – поинтересовался Муз.
– Мне бы самому в душ, – промямлил в ответ писатель, – и побриться.
– Это дело, – одобрил грек. – И не раскисай. Хватит бить себя ушами по щекам. Подумай о том, что не ты один обворован. Через день-два слезами авторов можно будет Мёртвое море заполнить обратно до уровня мирового океана. Жаль только, что они не знают, на кого им теперь надо молиться.
– На кого?
– Да на тебя!
Это прозвучало столь неожиданно, что Валера как-то даже забыл про душ. Не то, чтобы он передумал мыться, но и торопиться с этим не стал. Он уже не первый раз обратил внимание, что гость своими многословными монологами и неожиданными репликами постоянно, как говорится, выбивает его из седла, едва он снова в это самое седло забирается.
– Что, не ожидал? – подмигнул ему Муз.
– А с чего им такими глупостями заниматься? – в ожидании какого-то подвоха осторожно поинтересовался Валера.
– Ты же согласен со мной, что надо что-то делать? – вопросом на вопрос ответил несносный грек.
– Разумеется, надо. А что я могу?
– Да в том-то всё и дело, что только ты и можешь!
– Почему только я?
Муз посмотрел на своего автора с явным подозрением. Так смотрит на вас приятель, решая, а не разыгрываете ли вы его, изображая из себя идиота.
– Значит так, – решительно заявил он, придя, судя по всему, к определённому выводу на счёт мыслительного процесса писателя, – с этого дня и до победы больше ни одной рюмки! А то у тебя явное размягчение мозга наблюдается. Как ты вообще можешь индуцировать гениальные сюжетные повороты, если вокруг себя ни Аида не видишь, Персефону твою за ногу!
– Чего? Чего я не вижу? – резко переходя от полного отчаянья к гневу, почти прокричал в лицо греку Козорезов.
Тот выдержал вспышку автора совершенно спокойно, только головой покачал с нескрываемым разочарованием.
– Дело даже скорее в том, что ты видишь, но в теперешнем своём состоянии не можешь проанализировать, – он изо всех сил старался говорить помягче, как доктор с возбуждённым пациентом, – Ну, подумай, как следует, чем ты сегодня отличаешься от всех прочих писателей, лишившихся своих сюжетов?
– Чем? Тем, что и раньше был неудачником?
– Тем, что, в отличие от остальных, ты способен их видеть, дубина! – Муз выразительно постучал себя кулаком по лбу. – А раз ты видишь беглецов, то значит, можешь за ними последовать и выяснить, куда их всех разом понесло!