Как это бывает в подобных случаях, каждая следующая фраза лишь подливала масла в костёр, и приступ, едва начиная затухать, расходился с новой силой.
Между тем, Муз терпеливо ждал, стараясь не двигаться, дабы не создать ненароком «эффекта поднятого пальца», знакомого каждому с детства. Все помнят, как в определённой ситуации, достаточно показать палец уже уставшему хохотать приятелю, как он снова в изнеможении хватается за живот. Грек лишь с сочувствием поглядывал на раскрасневшегося хозяина и молчал.
Наконец Козорезов смог взять себя в руки и почти успокоился, хотя смешинки нет-нет, да и вылетали из его груди.
— Господи, меня чуть удар не хватил, — слегка отдышавшись, сообщил он.
— Это стало бы очень некстати, — согласился Муз.
— Нет, ну ты сам виноват, — вытирая шторой мокрое от пота лицо, пробормотал писатель, — такую чушь нёс. Если б твоя форма была плодом моего подсознания, то передо мной сейчас стояла бы сочная крутобёдрая блондинка с роскошной грудью! Пусть даже не самая сочная, пусть не блондинка, но уж точно не мужик.
— Начнём с того, что пол твоей музы не результат твоих сексуальных фантазий, — парировал гость, — твоё подсознание считает, что для работы тебе нужна не баба, а друг — советчик и соавтор. Ну и критик порой.
— И собутыльник, — усмехнулся Валера.
— Тут уж ты сам вполне справляешься.
Утвердительно кивнув, Козорезов снова принялся рассматривать своего новоиспечённого «друга» с учётом только что полученной от того информации.
— А друг и советник непременно должен быть грязным и оборванным? — поинтересовался он. — Неужто моё подсознание считает, что в соавторы мне годятся лишь бомжи и прочие обитатели городских свалок и привокзальных притонов? И почему тогда грек? От чего не какой-нибудь синюшный подвальный поросятка без имени?
— Совсем у тебя сегодня котелок не варит, — отринув последние попытки вести разговор хоть сколь-нибудь интеллигентно, посетовал Муз. — И как ты только в писатели выбился с твоими-то запоями?
— Дожил, — пробормотал Валера, — собственное подсознание мне мораль читает.
— Древняя Греция, само собой напрашивается в ассоциации при слове «муза», — не обращая внимания на бурчание автора, продолжал менторским тоном грек, — поэтому не «подвальный поросятка», не папа римский и не космический пришелец. Кстати, девяносто процентов тех, кто утверждает, что встречал инопланетян, видели материализованный плод своего подсознания. Оставшиеся десять просто врут, из желания получить свои «пятнадцать минут славы». Однако я отвлёкся.
Да уж, согласился про себя Валера, скатываться в пространные попутные рассуждения он мастер. А если он, как утверждает, представляет собой, в некотором роде, проекцию моей личности… Дальше развивать свою мысль он побоялся. Ведь тогда получалось, что он сейчас, можно сказать, смотрит на себя со стороны. Он передал абстракции свои качества. В том числе и многословие, и склонность к глубоким рассуждениям на отвлечённые темы.
— Теперь о внешней, скажем так, неопрятности, — продолжал тем временем разглагольствовать Муз. — Я не могу видеть, каким представляюсь тебе. Но из твоих слов уяснил, что зрелище это малопривлекательное.
— Уж поверь мне.
— Ты тоже не розами сейчас пахнешь.
— За себя говори, — огрызнулся Валера.
— А что я? — развёл руками грек. — Всё по той же схеме.
— Таким грязным я представляю своё вдохновение?
— Вспомни, как ещё час назад ты рассуждал об отсутствии у тебя таланта, как проклинал своё пьянство и лишнюю рюмку «бехеровки». Правда, вернее станет проклинать шесть «лишних» рюмок. А бардак в квартире? А эти макароны, пригоревшие к сковородке? Кстати, её теперь придётся выкинуть, а другой у тебя нет. А липкие пятна на ламинате? Ого! Да ты не только в себя опрокидывал, оказывается!
— Прекрати! — взмолился Козорезов.
— Но, ты же хотел знать, от чего твоя муза выглядит грязным оборванцем. Между прочим, чтоб ты знал, я у тебя не первый! Предыдущая муза по вышеупомянутым причинам от тебя сбежала.
— Как сбежала?
— Ножки отрастила и сбежала, — Муз был безжалостен. — Помнишь, как ты год не мог даже захудалого рассказика накропать?
Он помнил. Жуткий год. Бесплодные попытки написать хоть что-то, оканчивавшиеся очередной кучей смятой и изорванной бумаги, а следом очередным запоем. Чтобы хоть как-то выжить, он сочинял тогда идиотские четверостишия для одной фирмы, выпускавшей поздравительные открытки: «С Днём Рожденья поздравляем, жить тебе сто двадцать лет, и здоровья пожелаем… тра-та-та…» и полный бред. Работу эту ему из жалости подбросил редактор одного журнала, где когда-то он начинал печататься. Платили пятьдесят долларов за стишок, но заказов было немного — четыре-пять в месяц. Чтобы хватало хотя бы на заварную китайскую лапшу и дешёвую водку, он тогда перестал платить комуналку, и всё равно залез в долги по самые уши. Пришлось брать кредит в банке под кошмарные проценты, по которому, надо заметить, он выплачивал до сих пор.
А теперь ещё и сюжет, обещавший под пером Козорезова превратиться в шедевр, стать бестселлером и мгновенно вывести своего создателя из нищеты снова в люди, исчез, сбежал, как соседские римляне со своим гладиатором. Валера чуть не заплакал от обиды на судьбу, снявшую его дуплетом прямо на взлёте.
— Вопросы по внешнему виду ещё остались? — поинтересовался Муз.
— Мне бы самому в душ, — промямлил в ответ писатель, — и побриться.
— Это дело, — одобрил грек. — И не раскисай. Хватит бить себя ушами по щекам. Подумай о том, что не ты один обворован. Через день-два слезами авторов можно будет Мёртвое море заполнить обратно до уровня мирового океана. Жаль только, что они не знают, на кого им теперь надо молиться.
— На кого?
— Да на тебя!
Это прозвучало столь неожиданно, что Валера как-то даже забыл про душ. Не то, чтобы он передумал мыться, но и торопиться с этим не стал. Он уже не первый раз обратил внимание, что гость своими многословными монологами и неожиданными репликами постоянно, как говорится, выбивает его из седла, едва он снова в это самое седло забирается.
— Что, не ожидал? — подмигнул ему Муз.
— А с чего им такими глупостями заниматься? — в ожидании какого-то подвоха осторожно поинтересовался Валера.
— Ты же согласен со мной, что надо что-то делать? — вопросом на вопрос ответил несносный грек.
— Разумеется, надо. А что я могу?
— Да в том-то всё и дело, что только ты и можешь!
— Почему только я?
Муз посмотрел на своего автора с явным подозрением. Так смотрит на вас приятель, решая, а не разыгрываете ли вы его, изображая из себя идиота.
— Значит так, — решительно заявил он, придя, судя по всему, к определённому выводу на счёт мыслительного процесса писателя, — с этого дня и до победы больше ни одной рюмки! А то у тебя явное размягчение мозга наблюдается. Как ты вообще можешь индуцировать гениальные сюжетные повороты, если вокруг себя ни Аида не видишь, Персефону твою за ногу!
— Чего? Чего я не вижу? — резко переходя от полного отчаянья к гневу, почти прокричал в лицо греку Козорезов.
Тот выдержал вспышку автора совершенно спокойно, только головой покачал с нескрываемым разочарованием.
— Дело даже скорее в том, что ты видишь, но в теперешнем своём состоянии не можешь проанализировать, — он изо всех сил старался говорить помягче, как доктор с возбуждённым пациентом, — Ну, подумай, как следует, чем ты сегодня отличаешься от всех прочих писателей, лишившихся своих сюжетов?
— Чем? Тем, что и раньше был неудачником?
— Тем, что, в отличие от остальных, ты способен их видеть, дубина! — Муз выразительно постучал себя кулаком по лбу. — А раз ты видишь беглецов, то значит, можешь за ними последовать и выяснить, куда их всех разом понесло!
Глава 3
Без женщины никуда
— Но, ведь, и ты можешь. Ты же тоже их видишь, — возразил Валерий. — Сам говорил, как пробирался сквозь толпы беглецов идя ко мне.