— Слушайте, сержант. Отправьте его в управление. Мы сможем выслушать его рассказ там.
Нагль пошевелил губами. Они были так сухи, что он слышал их шуршание. Через несколько секунд безостановочно полились слова. Тщательно отрепетированный рассказ он выплеснул в неожиданном порыве, бесцветно и неубедительно.
— Мне нечего рассказывать. Дженни пришла ко мне домой повидаться, и мы провели вечер вместе. Я сказал ей, что уезжаю без нее. Она восприняла это очень болезненно. После того как она ушла, я обнаружил, что пропали ключи от клиники. Я знал, что она вне себя, и подумал, что будет лучше последовать за ней. Здесь на столе записка. Записку оставила она. Я увидел, что она мертва, что помочь ей я не могу, поэтому и ушел. Я не хотел быть замешанным в эту историю. Мне надо подумать о Боллинджере. Быть замешанным в самоубийстве, только этого не хватало в моем положении!
— Вам было бы лучше ничего больше сейчас не объяснять, — сказал Далглиш. — Но вы поступили неблагоразумно. То, что вы рассказали, не совсем сходится с тем, что она сообщила нам. Записка на столе не единственная, оставленная ею.
Нарочито медленно он вынул из своего нагрудного кармана маленький сложенный листок бумаги и, развернув его, держал в дюйме от завороженных, испуганных глаз Нагля.
— Если вы были вместе вечером у вас в квартире, как объясните появление этой записки, которую мы обнаружили под дверным молотком?
В это мгновение Нагль с болезненным отчаянием осознал, что мертв, что обессилен и опустошен, что после всего случившегося он не выдержит обвинений, выдвинутых против него. Инстинктивно он протянул руку к записке, но сразу отдернул ее. Далглиш снова положил записку в карман. И пристально глядя на Нагля, сказал:
— Итак, вы помчались сюда поздним вечером, потому что беспокоились о ней? Очень трогательно! В таком случае позвольте мне предоставить вам возможность расслабиться после нервного потрясения. Мисс Придди будет жить.
— Она мертва, — вяло произнес Нагль. — Она убила себя.
— Она дышала, когда мы закончили искусственное дыхание. Завтра, если все пройдет хорошо, она расскажет нам о происшедшем. И не только то, что произошло сегодня вечером. У нас есть к ней кое-какие вопросы и по поводу убийства мисс Болам.
Нагль громко расхохотался:
— Убийство мисс Болам! Вам никогда не удастся повесить его на меня! И я скажу вам, несчастным болванам, почему. Потому что я не убивал ее! Валяйте дальше, если хотите выставить себя полными дураками. Не позволяйте мне останавливать вас. Но я все равно вас предупреждаю. Если я арестован за убийство мисс Болам, то сделаю так, чтобы вашими именами смердела каждая газета страны. — Он протянул свои запястья Далглишу. — Валяйте, старший инспектор! Надевайте наручники! Валяйте дальше и обвиняйте меня. Что вас удерживает? Ведь вы все проделали очень умно, не так ли? Ты слишком ловок, проклятый надменный легавый.
— Я не обвиняю вас, — сказал Далглиш. — А предлагаю вам проехать в управление, чтобы ответить на некоторые вопросы и сделать соответствующее заявление. Если вам нужен адвокат, вы имеете полное право получить его.
— Хорошо. Я получу адвоката. Но не прямо сейчас. Я не спешу, старший инспектор. Видите ли, я жду посетителя. Мы договорились встретиться здесь ровно в десять, сейчас около десяти. Должен сказать, что мы собирались побыть наедине здесь, и не думаю, что мой посетитель обрадуется, увидев вас. Но если вы хотите встретиться с убийцей мисс Болам, вам лучше не уходить далеко. Это не продлится долго. Тот, кого я жду, имеет привычку являться вовремя.
Казалось, весь его страх внезапно исчез. Большие карие глаза опять стали невыразительными, превратились в угрюмые лужицы, только радужная оболочка пылала огнем жизни. Прежде чем кто-нибудь из полицейских успел ответить, послышался звук шагов. Кто-то вошел в подвал и тихо продвигался по коридору.
Далглиш беззвучным рывком придвинулся к двери и оперся о косяк. Робкие, неуверенные шаги замерли снаружи. Три пары глаз наблюдали, как повернулась дверная ручка, сначала направо, потом налево. Голос мягко позвал:
— Нагль! Ты здесь? Нагль! Открой же дверь!
Далглиш ступил в сторону и рывком распахнул дверь.
Хрупкая фигурка сделала несколько шагов вперед, в оазис света люминесцентных ламп. Большие глаза пришедшей стали еще больше и перебегали с лица на лицо, словно глаза непонятливого ребенка. Всхлипнув, она прижала к груди сумочку, будто пыталась защитить ее. Нагль подскочил к ней, выхватил сумочку и бросил ее Далглишу. Сумочка оказалась в руках детектива, и он ощутил пальцами тепло кожезаменителя. Нагль попытался овладеть голосом, но в нем явно слышались возбуждение и триумф:
— Загляните внутрь, старший инспектор! Нет, подождите минутку. Сначала я скажу вам, что вы там обнаружите. В сумочке лежит подписанное признание в убийстве Энид Болам и сто фунтов стерлингов в купюрах — первый взнос на мой счет в банке, чтобы я держал язык за зубами.
Он обернулся к своей посетительнице:
— Извини, малышка. Я считал, что все будет иначе. Мне в самом деле хотелось молчать об увиденном, но с вечера прошлой пятницы кое-что существенно изменилось. Теперь необходимо побеспокоиться о самом себе, чтобы на меня не повесили обвинение в убийстве. Увы! Наш маленький договор останется невыполненным.
Но Марион Болам его уже не слышала, она была без сознания.
Два месяца спустя суд рассматривал дело Марион Грейс Болам, которой предъявили обвинение в убийстве двоюродной сестры. Капризная осень превратилась в зиму, и Далглиш в одиночестве возвращался в управление под серым одеялом неба, провисающего от тяжести снеговых туч. Уже падали первые влажные снежинки, тихо таявшие на лице. В кабинете шефа горел свет и были опущены шторы, не впуская внутрь сверкание реки, ожерелье света вдоль набережной и холодную инерцию второй половины зимнего дня. Далглиш сделал краткий доклад. Шеф выслушал его не перебивая, а затем сказал:
— Думаю, они попытаются уменьшить наказание. Как выглядит женщина?
— В общем-то спокойной... Как ребенок, знающий, что был непослушным, и надеющийся на то, что взрослые посмотрят сквозь пальцы на его шалости. Она не чувствует очень большой вины за собой. Думаю, за исключением обычной для женщины вины в том, что ее разоблачили.
— Это был совершенно прямолинейный случай, — сказал шеф. — Очевидный подозреваемый, очевидный мотив.
Видимо, слишком прямолинейный для меня, — с горечью произнес Далглиш. — Если этот случай не излечит меня от самонадеянности, толку не будет. Если бы я обращал больше внимания на очевидные вещи, мне следовало бы задаться вопросом, почему она не вернулась на Реттингер-стрит до одиннадцати, когда закончились передачи по телевидению. Конечно, она была с Наглем и они договаривались о выплате денег этому шантажисту. Они встретились в парке святого Иакова. Парень понял свои шансы, когда вошел в регистратуру и увидел, что она нагнулась над телом кузины. Он наблюдал за ней, пока она что-то не услышала. Тогда он исчез оттуда с обычной ловкостью. Конечно, именно он так осторожно положил статуэтку на тело. И даже эта яркая деталь увела меня в сторону. Я просто не представлял себе Марион Болам, делающей такой пренебрежительный заключительный жест. Но это и в самом деле преступление, разгадка которого лежала на поверхности. Болам фактически даже не делала попытки замести следы. Резиновые перчатки, которые тогда надела, снова оказались в кармане ее формы медсестры. Орудием преступления послужило то, что попалось под руку. Она не пыталась вовлечь в преступление кого-нибудь еще. Она даже не пыталась серьезно подумать. В шесть двадцать она позвонила в главную канцелярию и попросила Нагля пока не спускаться за бельем для прачечной. Он не умолчал об этом звонке, но это дало мне еще одну возможность остаться излишне хитроумным. Затем медсестра Болам позвонила кузине. Она не могла быть абсолютно уверена, что Энид придет одна, и это вполне оправдывают разбросанные медицинские записи на полу. Затем она подождала свою жертву в регистратуре, держа в руке злополучную статуэтку и приготовив в кармане стамеску. К несчастью, в клинику тайно вернулся Нагль, побывав у почтового ящика. Он подслушал звонок мисс Болам секретаре правления и решил уничтожить историю болезни Фентона. Ему показалось наиболее безопасным сунуть ее в топку бойлера. Обнаруженное убийство заставило его, изменить свой план, да он и не видел возможности осуществить задуманное с тех пор, как было обнаружено тело и регистратуру опечатали. У медсестры Болам, конечно, не было возможности выбрать более подходящее время. Вечером в среду она узнала, что Энид собирается изменить свое завещание. Вечер пятницы был самым ближайшим промежутком времени, когда проводился сеанс лечения ЛСД и когда подвал был в ее распоряжении. Она не могла действовать раньше и не решилась бы на такое действие потом.