— Нет, сударь, вы ошиблись. Вы полагали, что имеете дело с женщиной как все, но повстречали на своем пути ту, с которой вам не справиться... Но каков этот негодяй! Он заставляет меня всю ночь напролет проводить в оборонительном положении: вот уже три часа, как я ожидаю его вторжения! Право, пора бы ему явиться!»
И снова она приникла к замочной скважине.
Темнота!
«Неужели я ошиблась? Неужели он не имеет Никаких дурных намерений? Нет, это невозможно. На свете не существует мужчины, который предложил бы женщине гостеприимство в подобной форме и не имел бы подобных намерений... Эта комната именно и предназначена для таких жертв, как я.
Все женщины лежат у его ног. В его книгах все женщины падают, но есть еще на свете исключения. Четверть третьего!..»
Силы графини были на исходе, ей стало жарко. Она разделась, надела ночную сорочку и, закутавшись в шелковое кимоно, без сил бросилась на кровать. Но не успела она вытянуться как следует, вдруг ей послышался шорох из соседней комнаты... Тут же она вскочила на ноги и внезапно решила, что воздвигнутая ею баррикада слишком хрупка и ненадежна, чтобы удержать непрошеного гостя от вторжения. Отодвинув стул и кресло, она уперлась в дверь руками.
— Что такое? — воскликнул Пабло Амбард, и голос его был похож на голос внезапно пробудившегося ото сна человека.
Она затаила дыхание и не отходила от двери.
— Вам что-нибудь нужно? — спросил Пабло, не поднимаясь с постели.
— Ничего, ничего, — пролепетала дама, — мне показалось... я думала....
Дверь под нажимом ее дрожащих рук поддалась и чуть приотворилась. Она не могла решить, что ей предпринять дальше, — запереть ли тут же дверь или отворить совсем. И, не зная, что лучше, она отворила дверь и вошла в комнату Пабло.
— Вы позволите мне войти? — спросила она, переступив порог. — Ради Бога, простите...
Пабло натянул на себя одеяло. Когда входит дама, следует встать, — это правило относится к сидящим, но вот лежащий может ограничиться лишь тем, чтобы сесть.
— Не зажигайте света! — взмолилась Кончита. — Я уже ухожу. Спокойной ночи.
— Да нет же, — возразил гостеприимный хозяин. — Ясно же, что вам чего-то недостает. Быть может, вам нездоровится? У меня найдутся лекарства, все, что вам будет угодно.
Комната была освещена лишь светом, струящимся из комнаты Кончиты, но и этого было достаточно, чтобы различать все. В окно глядел узкий серп луны... Теперь кончита стояла, залитая лунным светом.
— Но клянусь вам, мне ничего не надо...
— Я думаю, вы не лунатичка. Скорее я готов предположить, что вы страдаете бессоннйцей. Вы никогда не пытались извлечь в уме квадратный корень?
— Я слаба даже в таблице умножения. Что это за книга?
— О, это нечто спортивное. Но если угодно, то я охотно поболтаю с вами полчасика. Прошу вас, присядьте.
Графиня не заставила повторять приглашение дважды. Она опустилась в кресло, стоявшее рядом с кроватью, и попросила Пабло зажечь все лампы, полагая, что при ярком свете женщина гораздо в меньшей степени беззащитна.
Розовое кимоно, заимствуя выражение интеллигентных портных, «шло ей божественно».
— Вы похожи на укротителя зверей, — сказала графиня, разглядывая пижаму Пабло, украшенную шнурами.
— Укротитель без зверей...
— Вы не находите, что визит мой к вам в столь поздний час забавен?
— Я нахожу, что он прелестен, и желал бы, чтобы все женщины, навещающие меня в такой поздний час, были так прелестно раздеты, как вы. -
И, нагнувшись, Пабло взглянул на ее голые ноги.
— Прекрасные линии, — сказал он.
— Я не просила вас высказывать свое мнение о них, к тому же я не вижу никакого смысла в вашем неискреннем комплименте. Лучше скажите о своих намерениях по отношению ко мне! — воскликнула графиня, смело взглянув ему в лицо.
— У меня нет никаких намерений, — удивленно ответил Пабло.
— Почему в таком случае вы не стали ухаживать за мной?
— Мне показалось, что вы принадлежите к категории людей, заставляющих долго ожидать в передней.
— А вот теперь я уже очутилась в вашей спальне. И даже сижу на вашей постели.
По лицу Пабло пробежала улыбка, тут же, впрочем, исчезнувшая.
— Благодарю вас за оказанную мне честь. Но я никогда не ухаживаю за женщинами. Мне надоели эти маневры. Я много раз проходил эту дистанцию, и любовный спорт потерял для меня всякий интерес. Ничто в нем меня не прельщает. Эти ужины наедине в отдельных кабинетах... Эти длинные-длинные романы, выматывающие душу... Бессонные ночи перед балконом женщины, которая морочит вам голову... Завязки, развязки, финалы, уходы и возвращения... Я знаю вкус слезинки, повисшей на реснице, и вкус розоватых, подкрашенных губ, я постиг всевозможные ароматы дивных волос... И меня ничего уже не удивит — ни страстное обладание, ни притворный отказ. Меня не возбуждает ни стыдливое сопротивление, ни откровенный призыв. Все фразы, которые произносят для того, чтобы возбудить в женщине интерес, я знаю наизусть и устал их произносить...
— Тем более на всех европейских языках!
— Тем более. Й я не склонен обогащать свой словарь новыми словами. Вот почему я не ищу себе новых любовниц, а удовлетворяюсь старыми. Конечно, когда-то я полагал, что провести ночь в постели с очаровательной и обнаженной женщиной — это райское блаженство, но теперь я, увы, знаю, что чувство — всего лишь иллюзия, а сама любовь— это истерическая конвульсия, похожая на эпилепсию. Конечно, я когда-то мечтал о вечной любви, а сейчас говорю, что дураки, мечтающие об этом, заслуживают того, чтобы такая любовь действительно выпала на их долю в виде наказания. Я хотел встретить женщину хорошего ума и большой культуры, но когда что-то подобное встретил, сразу понял, что этого мне не нужно. Ум женщины, напротив, должен быть немного притуплен... как нож для разрезания бумаги. Когда он слишком остер, он неровно разрезает страницы и только портит книгу.
Женщина молчала. Пабло продолжал:
— Я искал скромную, стыдливую женщину, но доза скромности никогда не бывает достаточно умеренной. Некогда я писал страстные письма, пока не понял, что изо всех бумажных доказательств любви женщина предпочитает банковские билеты... И вот после долгих размышлений я пришел к заключению, что спать одному гораздо приятнее и нужно только с достаточной регулярностью, скажем, раз в десять дней, прибегать к продажной любви. Ну, так же, как через определенный срок ходишь к парикмахеру. И вот, придя к такому выводу, я покинул эту ярмарку тщеславия и замкнулся в моей меланхолии. Правда, говорят, что в моих книгах много чувственной любви, — возможно, что это и так, в таком случае это меня радует, потому что. я обманываю других и заставляю верить во все то, во что я когда-то так глупо верил... А когда у моих читателей наступит тяжкое пробуждение, пусть страдают так же, как страдал когда-то я. Моя литературная чувственность, таким образом, это результат неизмеримой скуки и разочарования!
Женщина молчала и разглядывала свои голые ноги в пестрых восточных туфельках, похожих на букетики цветов.
И, значит, я вам не нравлюсь, —произнесла Кончита с непостижимой женской логикой.
— Если бы все женщины нравились мне так же, как вы, то я бы уже к пятнадцати годам нажил себе прогрессивный паралич.
Кончита вскочила с постели, решив, что зашла слишком далеко, и тут же... опустилась снова.
— Как мягко здесь у вас... Но неужели вам не холодно?
— Мне очень хорошо.
— Ну да, ведь вы под одеялом, а я совсем закоченела в своем халатике!,
Пабло Амбард улыбнулся.
— Я готов предложить вам место под моим одеялом, — сказал он спокойно и просто.
Кончита бросила на него оскорбленный взгляд, потом отвернулась и проговорила: