И вдруг оказалось, что черно-белые мужчины вернулись, и черно-белые женщины тоже, а мистрис Аргайл положила руку на другое плечо Алис, и вот уже Алис вовсе не рядом с Паулом, как раньше. Девочка закричала и увидела, что он говорит со старейшиной, оглядывается на Алис, потом снова что-то объясняет старейшине. Она увидела, как глава деревни качает головой, и вот уже черно-белые фигуры обступили Паула, и Паул озирается, но черно-белые теснят его, и вот он уже в фургоне. А потом повозка Паула трогается, а сам он оглядывается на нее и смотрит так печально и безнадежно. Почему он так безнадежно смотрит, почему не может взять ее с собой? Алис снова громко закричала и заплакала – и услышала рядом голос мистрис Аргайл:
– Слезами не поможешь, дитя, так что хватит плакать.
И Алис перестала плакать. Таков был первый урок, полученный ею в Дефаиде. Первый из многих.
В последующие часы случилось еще кое-что: мистрис Аргайл подвела Алис к мужчине с волосами мышиного цвета и сказала, что это брат Аргайл. Мистрис Аргайл объяснила, что Алис должна называть их Мать и Отец. Затем Мать велела Алис садиться ужинать. Отец объяснил Алис, где положить вещи. Мать велела Алис умыться и надеть ночную рубашку. Отец показал Алис ее кровать, и она залезла под полотняную простыню. А дальше Алис лежала в темноте, и дверь, отделявшая ее от этих людей, которых она должна считать теперь родителями, была закрыта. Ночная тишина опустилась на деревню, где жили чужие люди.
Алис замерзла и чувствовала себя одинокой. Беззащитной и напуганной. И только сейчас, в полной тишине и мраке, она вспомнила: мамино пальто осталось в фургоне Паула.
Ночь хороша
Сестры покинули свою хижину в горах. Она больше им не требовалась: ни сама хижина, ни пахнущие козой соломенные подстилки, ни очаг, где раньше готовили пищу, когда сестры еще нуждались в ней.
Это было очень давно. Когда у них была мать. И даже раньше.
Они ощущали, как Зверь смотрит на них. Наблюдает. Они звали его слиться с ними. Он не захотел. Они оглядывались на него без страха. Он скалил длинные клыки. Они в ответ шипели.
Они поселились на деревьях. Удобно устроились на ветвях, как совы. В их жизни больше не будет ни очагов, ни домов. А туда, где есть очаги и дома – и матери с отцами, и люди, страшащиеся всего, что таится во мраке за дверями их домов, в темном лесу, – туда сестры будут приходить. Будут наблюдать и ждать.
И они будут плыть по воздуху и прятаться. Будут карабкаться по скалам и ползать по земле. Скользить во тьме и манить во сне.
Сестер не поймают. Никогда. Теперь им надо проявлять осторожность. Деревни ополчатся против них. Сестрам придется уподобиться волкам. Уподобиться Зверю. Хорониться в лесу. Охотиться только по ночам.
Ночь хороша. В ней расцветает страх. Страх послужит сестрам пищей, и никогда не постигнет их голод.
Часть 2
Поскорей закрой-ка дверь
Глава 5
В последующие дни Алис делала то, что ей велели, переходя от полного безразличия к урагану чувств. Ей хотелось спать, но сама мысль о сне была ей ненавистна. Каждый раз, когда девочка открывала глаза и видела по-прежнему чужие стены, они служили ей лишь напоминанием, что дома у нее больше нет. Мама и папа умерли. Мамины руки никогда больше не погладят ее по голове, не накинут на нее ночную рубашку и не поставят перед ней утром чашку чая с молоком.
Инид, Мадог и остальные дети из Гвениса прибыли в Дефаид в том же состоянии, в каком Алис видела их последний раз: Инид и Мадог бодрствовали, остальные продолжали дремать. Спящих детей привозили фургон за фургоном. Мужчины из Дефаида, посланные за сиротами, вернулись не сразу, и Мать объяснила Алис, что сначала им пришлось выкопать могилы и похоронить трупы. Мать говорила прямо: трупов оказалось так много, что людей хоронили целыми семьями, а не копали отдельную могилу для каждого. Алис пыталась утешиться этим. Пыталась представить, как мама и папа спят рядышком. Но перед глазами у нее стояли две пустые оболочки на кровати в родном доме. Эта картина снова и снова возвращалась к ней, ненужная, непрошеная. Очищая морковь для Матери, девочка могла бы вспомнить, как она помогала маме на кухне. Но вместо живого маминого лица перед Алис вставала безжизненная маска, которую она видела перед бегством из Гвениса, и ей приходилось каждый раз встряхиваться, чтобы прогнать воспоминание. Мать в таких случаях устремляла на девочку долгий пристальный взгляд, который у Алис не хватало духу вынести. Мать смотрела как-то по-особенному, не так, как все остальные. Ее глаза ощупывали Алис, точно пальцы. Проникали под кожу.