- Ой! Какое богатство! - Тея отпрянула. Потом осторожно подошла и опустилась на пол, протягивая руки к елочным игрушкам. Такой красоты я никогда не видела! Почему они не тают?
- Так делают специальные люди, - Филя повесил на грудь Теи гирлянду зеркально-красных бус. - Нравится? Все теперь твое. А вот погляди, что здесь спрятано на самом дне - в отцовском планшете - это военная сумка так называется. - Филя извлек свои давние трофеи и в изумлении открыл рот. Почему? Какого черта?
Тея увидела фигурку размером с ладонь, словно отлитую из коричневого метала. На ней были видны зазубрины от пилы и прокорябанная гвоздем буква Т.
- Это моя. Мы тогда с Колькой фигурки пометили, что бы никто лишнего не присвоил. А потом забыли... Но эта штуковина откуда взялась!? Не понимаю... - он с опаской расправил на цветастой клеенке продолговатый чехол, на котором отчетливо проступали чешуйки и была вытеснена буква "Н". - Николай, Колька... Только была же фигурка, а теперь как носок. Что случилось, Тея?
- Твоего друга хотят забрать духи.
Теофил долго смотрел на золотистую девушку, скорбно замершую в мутном свете оранжевого абажура. Почти прозрачная, как видение, готовое растаять. Надо крепко зажмуриться, посчитать до десяти, открыть глаза - и ничего не будет - ни гостьи, ни елочных шаров, ни кожаного чехла с Колькиной меткой.
- Ты должен предупредить его, - Тея встала, чтобы смотреть ему прямо в глаза. - Тебе не страшно говорить правду, да?
Филя на секунду задумался и озарился догадкой:
- Теперь не страшно! Помню, как встретил тебя в лесу и ты положила руку на мое плечо. Потом я и в самом деле боялся меньше. Не совсем бесстрашный стал, но даже делал попытки сопротивляться. Девушку одну хотел спасти... И другую, в Америке. Севана старался вытянуть... Это человек хороший, друг. Я должен позвонить ему! Он запутался, ему тяжело.
- Завтра. Ладно? Сегодня полнолуние. Источника нет - ты обнимешь меня. Ты для меня - один. Только рядом с тобой я могу остаться. Могу жить и быть настоящей, теплой, как люди...
"Если в комнате ночь, а на плече покоится её голова.... Покоится, спит, сладко посапывая женщина, дитя, мечта... Если все сложилось именно так в этот миг, как обещала Судьба, не задавай себе вопросов и постарайся остановить время. Не бойся, ничего не бойся - сейчас ты можешь все" - Так говорил я себе, опасаясь пошелохнуться, вздохнуть. И ещё думал - если есть солнце, лето и Тея - то Бог есть, а земной ад - нелепый вымысел умалишенного...
Она прохладная, но горячая и будто плавится. Она невинна, как первый ландыш, но вся моя - совершенно вся! А у меня одно желание - завладеть её сутью, её тайной, её жаром, что бы сберечь и сохранить её ... А руки - у неё шесть, десять рук! Я весь в их ласке - мать, любовница, совратительница, колдунья... Я владею сотней наложниц и единственной, которая выросла как цветок на башне. Ее кожа... Нет, не объяснить. Таким нежным бывает лишь крыло бабочки. Но ведь это невозможно - ласкать бабочку. Трепет жилок, бренная роскошь пыльцы, страх, что погублю и восторг обладания! Ах, да ты не поймешь меня, бедолага!
Так бывает, Жетон, клянусь. Я никогда не расскажу тебе этого, что бы ты не хохотал, как от щекотки и тайно не ронял слезы зависти. Я никому не расскажу этого, что бы не спугнуть своего счастья..."
Теофил смотрел в низкий потолок спальни, на котором лежало лунное серебро, расчерченное тенями веток. В комнате притаилось чудо и весь мир принадлежал ему. Стихи родились сами. Он проснулся и увидел их - написанных на листке той старой записной книжки, которая привела к нему Тею.
Ну, влюбляйся покрепче, держись!
Полетели!.. Аж дух захватило
ощущенье любви не на жизнь,
а до смерти. И духу хватило.
Чу! за спинами окрик: Держи!
Только поздно они спохватились.
Улюбив тебя в бегство свое
всю почти что, почти что навечно,
в засознание и забытье
на словах я спасу тебя вечных...
35
Здесь было на кого посмотреть, но к Тее притягивались многие взгляды. Филя ловил их и сортировал на удивленные, восхищенные, обалдевшие. Потом присмотрелся к окружающим и понял, что других взглядов у собравшихся людей не было вовсе.
На инстоляцию под лозунгом "Убийство поэта" пришли люди солидные. Но обстановка несколько выбивала из колеи даже бывалых концептуалистов. Действо происходило в реконструированной дворянской усадьбе. У парадного подъезда прямо в талой жиже стоял на карачках голый лысый человек и заливисто лаял. От ремешка на его сизой тощей шее тянулась веревка к фанерной конуре, расписанной под иконостас. Дыша перегаром, лысый лаял особенно рьяно, завидев выходивших из автомобилей солидных гостей знакомых галлерейщиков, иностранцев. Жетон отсалютовал энтузиасту фашистским приветствием и пояснил спутникам:
- Очень крупный художник. Смирный, интеллигентный человек. С ним есть о чем поговорить. Но не сейчас. Не будем задерживаться, друзья, - он подтолкнул замешкавшегося Филю к стеклянны дверям.
Поднимающихся по мраморной лестнице в фойе приветствовали два визуальных объекта. Первый представлял традиционно выполненный плакат с цитатой Пушкина:
"Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв."
Второй объект отличался формой и содержанием. Белилами на кумаче были с пролеткультовской небрежностью брошены слова: "Это объединяет нас всех" экспозиция произведений Августа Гебеля" Санкт-Петербург".
Весь центр Голубой гостиной занимал помост с заявленной экспозицией. На нем располагались триста лоточков с натуралистически изображенными фекалийными массами разной консистенции и богатой цветовой гаммы. Каждая порция - на продуманно отведенном месте.
- Питерский авангардист, - пояснил Жетон. - Состряпал вот нетленку и десять лет по всему миру катает. Всегда к месту. Потому что - вечное. "То, что нас всех объединяет" - Он тронул никелированную ручку анатомической каталки, на которой были вывалены, как в мясной лавке, ампутированные детали и части тела - в основном, с эротическим уклоном - груди и половые органы. Муляжные, но исполненные с большим мастерством. Рентгеновские снимки в светящихся оконцах черных стендов наглядно свидетельствовали о необратимых внутренних поражениях тканей раковыми метастазами. Над моргово-сортрными разносолами питерца витали загнанные в потолочный плафон амуры и нарядные Психеи с восхищенными, благостными щекастыми лицами. Приглашенные чинно обтекали экспозицию, инстинктивно стараясь не наступить в бутафорское дерьмо.