Джелало лиа лана?
Мангада, мангада!
Джелало иульс лана?
Вугада, вугада!
Ката гаро!
Манга!
Гваб-ба рино Роола.
Яр диг бо, Манга!
Гваб-ба рино Роола.
Ката гаро!
Манга!
Пойдем ли мы плясать?
Пойдем, пойдем!
Пойдем ли мы плясать и петь?
Идем, идем!
Красавица в лесу!
Пойдем!
Цветы и поцелуи там Найдем.
Если сердце есть в тебе, Идем!
Цветы и поцелуи там Найдем.
Красавица в лесу!
Пойдем!
Ну разве это не поэтично? И племена, где распевают такие песни, конечно, не могли быть омерзительными дикарями, мало чем отличающимися от животных.
В этой песне слышится что-то нежное, красивое, как бы отголосок нравов, не лишенных известной утонченности, и чувств, не чуждых поэзии. Но европейцы, ворвавшись в их жизнь в лице беглых каторжников, преступников и авантюристов худшего типа и дав волю своим худшим инстинктам и наклонностям, поспешили эксплуатировать честность, доверчивость и добросовестность этих дикарей, проявили на них свою жестокость и несправедливость и вместо цивилизации привили им свои отвратительные пороки и полную деморализацию.
При первом появлении европейцев в центральной части Австралии в уме туземцев сложилась о них следующая красивая легенда: не видав судов, на которых прибыли эти белые люди, они решили, что они спустились к ним с луны, чему придавал известное вероятие и самый цвет кожи незнакомцев. Луна же, по мнению этих туземцев, представляет собой жилище умерших воинов, нечто вроде австралийской Валгаллы. Поэтому они приняли их за своих давно умерших предков, вернувшихся на землю после того, как им удалось похитить тайну громов небесных в образе усовершенствованного огнестрельного оружия. В силу этой легенды туземцы вначале смотрели на европейцев с благоговейным трепетом и относились к ним, как к божествам.
Какое громадное влияние могло бы дать это наивное и поэтичное сказание честным, порядочным и добронамеренным европейцам на умы пораженных удивлением туземцев! В ту пору австралийцы с радостью подчинились бы требованиям европейцев и были бы самыми деятельными пособниками в деле разработки почвы, корчевания лесов, охраны стад, стали бы работниками на фермах, словом, рабочей силой, с помощью которой без труда можно было бы преобразовать всю страну и все ее население.
Но вместо того все подонки английского общества, выброшенные сюда и обеспеченные в полной безнаказанности, воспользовались своим авторитетом для насилий, грабежей, жестокостей и даже убийств по самому незначительному предлогу. Не осмеливаясь оказывать сопротивления этим английским скотинам, несчастные туземцы бежали в глубь лесов, в самые непроходимые дебри, скрываясь от жестокости и издевательств белых людей. Но когда однажды в схватке один из туземцев случайно убил англичанина и для них стало ясно, что эти белые люди также могут умереть, престиж европейцев сразу упал. Австралийцы осмелели, и началось взаимное истребление, одинаково ожесточенное и беспощадное с обеих сторон.
Позднее, когда явились честные колонизаторы с самыми благими намерениями и хотели исправить содеянное зло, то было уже поздно: туземцы изверились в европейцах и видели в них беспощадных и жестоких врагов, а потому поджигали фермы, разгоняли и перебивали стада, избивали скваттеров и их семьи.
Тогда пришлось организовать для защиты поселенцев целые экспедиции, и во имя цивилизации пошла настоящая резня, настоящая охота за чернокожими, причем беспощадно избивали старцев, женщин и детей, все во имя того бесчеловечного закона, придуманного бессердечными и бессовестными людьми, закона, который гласит, что люди, противящиеся цивилизации сильнейшего, должны или ассимилироваться, или исчезнуть, и что краснокожие уроженцы Америки и чернокожие австралийцы должны уступить место белой расе.
Закон истребления и избиения слабейшего сильнейшим является, говорят, результатом борьбы за существование, и этот умилительный закон даровала нам Англия; в силу его она угнетает Ирландию, избивает сипаев, новоисландцев и австралийцев и кричит: «Дорогу британскому спруту!», потому что весь мир недостаточно велик для его щупалец.
В отместку за их жестокости туземцы в свою очередь не щадили попадавшихся в их руки европейцев, причем, однако, оказывали им честь, равную своим воинам, и привязывали их к столбу пыток, давая им этим возможность выказать свое мужество среди самых ужасных мучений.
Именно в этой области Центральной Австралии, где живут нагарнуки, дундарупы и нирбоасы, встречаются великолепные леса казуаровых деревьев, colidris spiralis, других разновидностей эвкалиптов и всевозможных видов дерев. Здесь же растут в диком состоянии многочисленные виды съедобных растений, например, капустные пальмы, таробананы и др. Флора здесь тоже отличается необычным богатством, а потому остается только пожалеть, что первые европейцы не сумели воспользоваться добрым расположением туземцев для колонизации этой прекрасной, богатой страны и развили в них только инстинкт кровожадности и всякие пороки.
Таким образом, канадец и его спутники очутились в руках людей, не знающих ни жалости, ни пощады и озлобленных недавними экспедициями, предпринятыми против них сиднейским правительством. Племя дундарупов славилось особенно своим пристрастием к грабежам и убийствам; они почти исключительно жили грабежом и хищением стад и другого имущества фермеров, и, быть может, потому с дундарупами всего больше сходились лесовики, всегдашние участники в грабежах и постоянные, верные союзники дундарупов в экспедициях такого рода. Преследуемые наравне с дикарями, эти лесные бродяги сделались с течением времени их естественными союзниками из бывших врагов и жили в мире с туземцами. Что же касается нагарнуков, то, живя в местности, изобилующей дичью, рыбой и всякими плодами, они жили почти исключительно только охотой и рыбной ловлей и не имели надобности грабить фермы или нападать на торговые караваны, а потому нагарнуки пользовались репутацией наиболее миролюбивого племени, которому многие скваттеры и колонисты, пасшие свои стада по соседству с ними, поручали даже охрану своего имущества и скота.
Дундарупы почти постоянно враждовали с нагарнуками и потому охотно дружили со всякими лесными бродягами, рассчитывая на их помощь и содействие против нагарнуков.
Для дундарупов пленение канадца и Виллиго явилось необычайным, можно сказать, почти невероятным счастьем: эти двое всегда поспевали первыми на защиту каждой осажденной грабителями фермы, и много раз все такие попытки заканчивались ничем, потому что нагарнукский вождь и его приемный брат отбивали нападение.
Все почти скваттеры и фермеры, обитавшие в 400 или 500 милях от Сиднея или Мельбурна, ежедневно требовали себе из этих крупных центров большие транспорты товаров и припасов, и тогда целые караваны повозок, в 20 и более, отправлялись из Сиднея и Мельбурна на фермы под конвоем достаточного числа смелых и решительных людей, способных в случае надобности отстоять караван от нападения. Обратно этот карабан, сдав по принадлежности требуемые товары, возвращался нагруженный сельскими продуктами, которые в свою очередь находили сбыт в городах.
Когда фермы бывали переполнены запасами, утварью и инвентарем, аппетиты грабителей разгорались с особенной яростью, и горе тому хозяину, который не озаботился обнести свои строения достаточно высокой и крепкой стеной, которая могла бы предохранить его от грабежа и поджога! Ввиду этого все австралийские фермы строились на манер крепостей и обносились настоящими укреплениями, канавами, крепкими стенами, снабжались непомерно высокой сторожевой башней, откуда в случае нападения давали знать громкими звуками призывного рога, и тогда люди с окрестных ферм, а чаще всего Виллиго или Дик со своими молодцами спешили на помощь осажденным.
Благодаря вмешательству этих двух героев, подобного рода разбойнические нападения все реже и реже удавались или обходились разбойникам так дорого, что они надолго зарекались повторять свои попытки.
Поэтому поимка Виллиго являлась настоящим торжеством для дундарупов, а пленение канадца не меньшим торжеством для лесовиков, которые в одинаковой мере боялись и ненавидели его как своего злейшего врага.