— Спокойной ночи вашей милости!
Иванович точно так же ответил:
— Спокойной ночи тому, кто мне ее желает!
Едва только он успел произнести эти слова, как киргиз со всех ног бросился бежать к главным улицам города.
В продолжение нескольких часов пути путники скакали в глубоком безмолвии. Ночь близилась к концу. Иванович по временам тревожно оглядывался назад, опасаясь погони, но убедившись, что на горизонте не видно ничего подозрительного, снова успокоился.
На первой почтовой станции он остановился на несколько минут и, вызвав ямщика, которому посредством условного знака Невидимых выдал себя за главу таковых, сказал:
— Здесь должны будут проехать чужеземцы, французы! Не давай им лошадей!
— Слушаюсь! — отвечал ямщик. — А если у них будет предписание от губернатора, что тогда делать?
— Ты скажешь, что все лошади угнаны по казенной надобности, и пообещаешь им других не раньше как назавтра!
— Слушаюсь!
— Помни же! — С этими словами Иванович снова пустил своего коня вскачь. На дальнейших станциях он снова повторил свое приказание.
Наконец наступил и пятый день пути; до сего времени ничего нежелательного не случалось.
— Сегодня еще до восхода луны, — проговорил Иванович, вставив ногу в стремя, — мы прибудем к перевозу через Урал и можем уже ехать дальше не спеша!
Между тем степь постепенно принимала все более пустынный характер; почва была песчаная или солончаковая; трава низкорослая и хилая.
— Берегитесь, — сказал один из казаков, — теперь мы в волчьем царстве!..
Лошади тоже стали неспокойны, точно они что-то чуяли: они ржали, трясли гривой и без побуждения со стороны всадников неслись стрелой вперед.
— Кони чуют волков! — проговорил другой казак.
— Успеем мы доехать до ночи? — спросил Иванович.
— Едва ли! — сказал казак.
— Смотрите! — крикнул вдруг другой казак, указывая своей нагайкой на едва заметную точку вдали. — Это их передовые, вышедшие на разведку!..
Все глаза повернулись в ту сторону, куда указывал он.
Впереди на большом расстоянии виднелись шесть маленьких темных движущихся точек, которые вскоре превратились в волков. Свернуть с дороги было опасно: можно было заблудиться в степи, и тогда вернуться на дорогу было бы так же трудно, как разыскать иголку в песке, да, кроме того, волки были везде.
Резвые кони смело неслись вперед и громко ржали, словно вызывая волков на бой.
Волки вообще трусливы, когда их немного, и смелеют только тогда, когда чувствуют перевес на своей стороне; на этот раз они тоже дали громадный крюк, чтобы не повстречаться с всадниками. Но, пропустив их мимо себя, пустились затем нагонять путников, держась на расстоянии приблизительно в десять сажен, и протяжно выли, очевидно мучимые голодом.
— Надо их пожалеть, — сказал Иванович, — дадим им, чем утолить голод!
— И, повернувшись на седле, он двумя последовательными выстрелами уложил двух волков.
Убил ли он их наповал или только ранил, трудно было сказать, но едва только они упали, как товарищи набросились на них и в миг растерзали на части. А пока шла кровавая потеха, всадники быстро унеслись вперед.
До ближайшей остановки, по расчетам казаков, оставалось не более десяти верст, но маленький отряд не успел доехать до нее, как снова показались волки.
Солнце еще не закатилось, когда протяжный грозный вой огласил воздух, доносясь издали. Всадники оглянулись и с ужасом увидели, на расстоянии не более двух верст позади себя длинную волнистую линию, точно волну, катившуюся по степи и быстро надвигавшуюся на них. Это были волки. Ездоки пришпорили коней, но те и без того мчались во весь опор…
— А вот и изба! — крикнул один из казаков.
Казалось, будто и лошади понимали, что здесь спасение, и рванулись вперед с таким страшным порывом, что на мгновение волки остались позади. Точно буря, ворвались кони в раскрытые ворота, и два казака, мгновенно спешившись, захлопнули тяжелые дубовые ворота и заложили их засовами. Еще минута — и было бы уже поздно: вся стая ворвалась бы во двор. Теперь же она только с бешеным воем кидались на ворота.
— Спасены! — со вздохом облегчения воскликнул Иванович, весь бледный от страха, и, шатаясь, как трудно больной, стал слезать с коня.
Холлоуэй, как природный янки, был более энергичная натура, но и он откровенно сознался: