Эта реформа не коснется только марранов. У них пусть остаются наследственные князья и привычные порядки… по крайней мере, пока. Налоги с них тоже брать не стоит. Марраны — главная опора его власти, и такими и должны оставаться. Их тоже надо как-то подтягивать к общему уровню — но осторожно, малу-помалу, действуя исключительно лаской и привилегиями.
Следующий пункт — дороги. Все провинции связать друг с другом нормальными дорогами. Пусть не из желтого кирпича — но такими, которые не раскисают и не превращаются в болото после дождя. Достаточно широкими — чтобы могли встретиться и разъехаться две подводы… или две пушки. Перебросить широкие и прочные мосты через реки и горные ущелья. Истребить саблезубых тигров, которые, говорят, снова расплодились в Тигровом Лесу. Чтобы столичный ревизор — или карательный отряд — мог за несколько дней беспрепятственно доехать от одного конца страны до другого.
Да, придется повысить налоги, может быть, согнать народ на принудительные работы — ничего, потерпят. Это все для их же блага. Потом спасибо скажут.
Дальше: собрать под одну обложку все оставшиеся от прошлых правителей законы, дополнить их недостающими — и составить Свод Законов, один для всей страны. Копия Свода Законов должна быть у каждого наместника. Пусть судит и распоряжается по писаным правилам, а не по своему разумению. Нарушит закон — отправится на рудники или в подземелье сам.
Единый закон для всей страны — и единые правила поведения. Национальные цвета в одежде, так и быть, можно оставить; а вот жевание, излишнее мигание, слезы по любому поводу, идиотские бубенчики на шляпах — строго запретить. Взимать за это штрафы и не брать жующих-мигающих ни на какую государственную службу. И хватит этой болтовни про «национальный характер» и «врожденные неискоренимые привычки»: сам Урфин отучился жевать — и других отучит.
Дальше: школы. Сейчас школы есть только в Изумрудном городе, и то не для всех. В прочих местах ребятишек учат либо сами родители, либо какие-нибудь грамотные старички и старушки, родителями в складчину нанятые. Учат как попало и чему Гуррикап на душу положит. Это не дело. В каждом городе и селе, даже в каждой захолустной деревушке должен быть учитель — приезжий, прошедший подготовку в столице, подчиненный наместнику и от наместника получающий жалованье. Вместе с чтением, письмом и счетом он будет преподавать детям историю страны — правильно поданную историю — учить уважению к королевской власти, внушать тягу к знаниям, отвращение к серой обывательской жизни, какой живут их родители, и желание двигаться вперед.
Для школ понадобятся книги, много книг. Значит, выкупить у хозяев в Изумрудном городе книгописные мастерские — сколько их у нас, кажется, три? - слить в одну государственную, где сотня писцов будет скрипеть перьями с утра до ночи. А частную переписку книг, кстати, запретить — а то мало ли, что они там напереписывают!..
Но нет — учебники должны быть в каждой деревне, здесь и тысячи писцов не хватит… Погоди-ка! В летописи, в описании первого путешествия феи Элли, ему встречалось упоминание о том, что в Мире-за-Горами книги не переписывают, а печатают — по тысяче штук разом! Интересно, как они это делают? Печатать книги… гм… Так же, как печатают узоры на тканях? Но вырезать из дерева каждую страницу — это же с ума сойдешь, проще переписать! А если… да, кажется, это должно сработать… Вот что: завтра, вместо очередного приема страждущих, он спустится в свою подвальную мастерскую, вырежет буквы и с ними поэкспериментирует.
Кстати, о летописях, особенно за последние годы: все их придется переписать в правильном духе — а старые экземпляры уничтожить…
Ветер, доносящийся неведомо откуда, колеблет огоньки свечей, шуршит листочками злосчастного сочинения Билана — и колеблющийся свет отбрасывает на стену странные тени. Но Урфин, поглощенный своим великим замыслом, ничего этого не замечает. В лихорадочном возбуждении он торопливо записывает идеи: обязательная армейская служба для всех молодых парней — богатых и бедных, городских и деревенских… налоговые льготы для крестьян, желающих выйти из общины… новые города, на стройку которых он будет собирать молодежь со всех концов страны…
Конечно, этот план придется долго дорабатывать — и еще дольше воплощать в жизнь. Пройдут годы, даже десятилетия, прежде чем он даст первые плоды. И нынешние подданные Урфина, разумеется, примут все эти новшества в штыки.
Но уже их дети будут не похожи на родителей. А следующие поколения станут совсем иными. Пресловутые «корни» утратят для них всякое значение, традиции и предрассудки предков будут вызывать только смех. Из жующего, мигающего, копошащегося в грязи быдла они преобразятся в новый, единый народ — народ, который возьмет от своих отцов только лучшее. От марранов — силу, стойкость и отвагу, от мигунов — пытливый ум и изобретательность, от жителей Изумрудной страны — практическую сметку, от жевунов… крепкие челюсти и здоровые зубы — больше с них взять нечего. И волю, неукротимый дух, способность стремиться к великим целям — от него, их создателя. Называться этот народ будет… нет, «урфиниты» - пожалуй, уж слишком. Неважно: звучное название для страны и для народа пусть придумает Билан, он на это мастер.
Чем займутся жители этой новой империи? Это уже им решать. Может, найдут способ противостоять волшебству и подчинят себе владения Виллины и Стеллы. Может, пойдут войной на Мир-за-Горами. А если существуют какие-то иные миры — покорят и их. Жаль только, он этого уже не увидит… Хотя почему? В Волшебной стране надо жить долго; и что, если его народу удастся овладеть волшебством и победить саму смерть?
И для этих новых людей, на которых не стыдно будет смотреть и не противно ими править — он, Урфин Джюс, станет уже не «тираном», а отцом и благодетелем!
Он ставит в конце последнего листа размашистую подпись, машет листом в воздухе, чтобы чернила скорее просохли, затем переворачивает всю стопку — хочет перечитать еще раз и, может быть, что-то добавить.
И — застывает, словно громом пораженный, тупо глядя на исписанные страницы.
Листы перед ним сверху донизу покрыты одинаковыми строчками. Два слова, только два слова. Его собственным почерком, неровным и прыгающим.
ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО ОНА БЛИЗКО
Страница за страницей. И в конце последней, вместо подписи — размашисто и криво:
ОНА ЗДЕСЬ
А в следующий миг порыв ледяного ветра гасит свечи; и в наступившей темноте вдруг отчетливо раздается звук, который, как вдруг понимает, он слышал сегодня весь день, с самого утра — едва заметно, где-то на пороге слышимости, заглушаемый обыденным дневным шумом.
Скрип-скрип. Скрип-скрип.
Нетвердой рукой Урфин лезет в карман за зажигалкой. Ему еще кажется, что все это какое-то недоразумение, морок: сейчас он зажжет свет — и все станет как было…
Из зажигалки вырывается плотная струя пламени; причудливо изогнувшись, рассыпается искрами и гаснет во тьме.
Сама зажигалка тоже разительно изменилась: золотистые стенки ее стали прозрачными — и в этом прозрачном сосуде плещется жидкий алый огонь, бросая на все вокруг красноватые отсветы.
Фэа.
И — его совсем немного. Сосуд заполнен едва ли на четверть.
С ужасом, равного которому никогда еще не испытывал, Урфин беспомощно смотрит, как его талисман безболезненно и неощутимо вплавляется в ладонь, становится частью его тела. Неровное красноватое сияние разгорается: теперь оно исходит от него самого.
Он видит свои руки — значит…
Нет! Это сон. Продолжение того давешнего кошмара. Конечно же, просто сон, потому что… ну, потому что иначе быть не может! Надо проснуться. За спиной у него зеркало в тяжелой бронзовой раме: сейчас он обернется — и не увидит в нем себя, даже ничего похожего на себя не увидит, потому что все это не может быть по-настоящему, и…