[когда был человеком?]
…когда жил там…
[В Изумрудном городе? Нет, раньше. В Когиде. А что это - Когида?]
… но это был одноэтажный дом из толстых сосновых бревен. Леса для него не требовались. А здесь вообще никаких домов нет — ни больших, ни маленьких. Только тьма, и пустота, и странная многоярусная конструкция, растущая и меняющая форму у него на глазах. И шепот из дальнего далека:
- Спаси меня… Спаси себя…
Откуда-то снизу. Едва слышно. Очень, очень далеко.
Из глубины памяти выплывают странные, словно на чужом языке, слова: «То, что Вверху».
Ладно. Допустим. Он сейчас, несомненно, вверху. А что внизу? Что это за место, как он здесь оказался, и… и кто, черт побери, он вообще такой?
Он сжимает виски ладонями, вдруг осознав, что не знает даже собственного имени.
Сверху слышится грохот: с черного неба летит, проламывая хлипкие перекрытия, какой-то массивный предмет. Человек едва успевает увернуться и прижаться к балке; мимо него проносится и исчезает во тьме внизу… что это было? Платяной шкаф? Что за чертовщина — кто там, на небесах, швыряется мебелью?
В этот миг, словно пробужденные грохотом и опасностью, в памяти выстреливают два коротких слова.
Урфин Джюс.
Его имя.
Звучит как-то неуклюже — словно натягиваешь старые сапоги, которых не носил уже много лет. Но, несомненно, так его зовут…
[Или «звали»?]
Вокруг заметно светлеет — но и ветер усиливается. Леса душераздирающе скрипят и раскачиваются; оставаться здесь опасно. Вверх или вниз? Или, может быть, просто проснуться?
С неба снова падает что-то громадное. Проламывает перекрытие наверху. На этот раз он не пытается увернуться или бежать — он ждет, и странный предмет, словно повинуясь его желанию, на несколько мгновений зависает прямо перед ним, а затем меняет курс и с грохотом и треском уходит куда-то вбок, исчезает в лабиринте внизу.
Это — косо, как будто ножом срезанная секция внутренней стены дома. Крашеные сосновые доски, какая-то невнятная, засиженная мухами картина в раме, треснувшее зеркало на гвозде. В зеркале он успевает кое-что разглядеть — и даже мимолетно поражается тому, до чего же он, гм, не красавец. Но важнее другое. Кто-то говорил ему… какой-то седобородый старик, черт знает, что за старик и когда… или не ему, а при нем… короче, откуда-то он знает, что во сне невозможно увидеть свое отражение. Это верный признак, позволяющий отличить сны от яви. Нельзя увидеть себя в зеркале — и нельзя увидеть собственные руки.
Руки тоже видны. Уже почти светло — видны даже мозоли на ладонях. Значит, не сон. По крайней мере, не обычное сновидение. Это все по-настоящему.
И надо спешить. Он не помнит, кто он, не понимает, где он, понятия не имеет, как сюда попал и как отсюда выбраться, но точно знает одно: времени у него совсем немного.
Из уст марранов вырвался единый многоголосый вопль ужаса.
- Тихо! - перекрыл крики десятник Венк. Старший в клане, он инстинктивно взял командование на себя. - Спокойно, братья! Поединки богов — не то же, что битвы людей. Смотрите: она не трогается с места — значит, бой еще не кончен. Будем ждать.
- И молиться, - вполголоса добавил кто-то.
Лакс из клана Бурундука закрыл лицо руками. Кому молиться?! «Огненному Богу», который лежит сейчас ничком и бьется в судорогах, опасно сползая на край моста? Злой Богине, что замерла, подавшись вперед и впившись в него глазами, с неестественно широкой и радостной ухмылкой на бескровном лице? Или истинным Богам — тем, что, должно быть, отвернулись от своего народа, когда марраны покинули их и начали служить самозванцу, навлекшему на себя и на всю Волшебную страну страшное бедствие?
Небо постепенно светлеет, как перед рассветом. Ветер все усиливается. С небес по-прежнему сыплются странные предметы, покрупнее и помельче: среди них — мебель, и домашняя утварь и инструменты, и игрушки и разные поделки из дерева, и даже головы, руки и ноги огромных деревянных кукол со свирепыми лицами. Это удивляет, но уже не пугает: он обнаружил, что может одним усилием воли отклонять эти вещи от себя, замедлять их скорость или изменять направление. В том, прежнем мире, о котором он почти ничего не помнит, таких способностей у него точно не было.
Вновь обретенные силы придают ему бодрости. «Ничего, прорвемся!» - бормочет он себе под нос, обыскивая карманы камзола и штанов. Маловероятно, конечно, что в кармане у него завалялась веревка — но вдруг…
Веревки нет. Нет и ничего такого, что помогло бы ему больше узнать о себе. Нож на поясе, кое-какая мелочевка в карманах. Из последнего кармана он извлекает странную безделушку: плоскую коробочку из неизвестного золотистого металла, с крышкой сбоку. Повертев ее в руке, привычным движением открывает крышку, нажимает на рычажок — и вдруг из коробочки прямо ему в ладонь вылетает обжигающее пламя.
От неожиданности он роняет зажигалку. Несколько минут ползает на четвереньках, разыскивая ее на полутемном помосте, наконец с облегчением находит — и замирает надолго, снова и снова высекая из чудесной вещицы огонь и глядя, как завороженный, на золотистый язычок пламени. Кажется, к нему начинает возвращаться память…
Ему уже случалось — много, много раз — сидеть вот так, бездумно щелкая зажигалкой и глядя на пляшущий огонек. Сгущались сумерки, за окном лил дождь, и даже огонь в печи не разгонял промозглую сырость. В такие дни, гнилые и пасмурные, низкий потолок его избенки казался особенно низким. В такие дни отчаяние хватало его за горло, мечты о реванше выглядели пустыми фантазиями; и только живой огонь из Мира-за-Горами, как добрый друг, уговаривал не сдаваться и ждать…
Урфин Джюс поднимается на ноги. Решено: путь его лежит вверх — к свету. Вперед и вверх, только так.
Но как быть с тем, кто звал на помощь?
Он становится на край помоста, пробует посветить зажигалкой вниз. Ничего и никого. Только бесконечные уровни, уходящие вниз, в непроглядный мрак. Полно, был ли там вообще кто-нибудь? Может, ему почудилось? А если и был — что говорил? Кажется, что-то вроде: «Спасай себя…» Что ж, спасением себя Урфин и займется.
Ветер уже рвет и мечет, словно разъяренный великан, шаткие леса вот-вот обрушатся. Надо спешить.
Но как отсюда выбраться? Лестниц здесь нет. Карабкаться по-обезьяньи по балкам, ежесекундно рискуя сорваться, загоняя занозы в ладони и под ногти? И что дальше — когда доберется до верхнего яруса? И вдруг он хлопает себя по лбу: удивительно, как раньше до этого не додумался! Вцепившись в вертикальную балку, чтобы его не снесло ветром, Урфин устремляет сосредоточенный взгляд на дощатое перекрытие у себя над головой, представляет, как гвозди выскакивают из лунок, как доски выходят из пазов, взлетают в воздух, сами собой складываются в прочную лестницу…
Получается далеко не сразу. «Работать головой», оказывается, ничуть не легче, чем руками —только еще и непривычно. Освобожденные от креплений, доски валятся на помост бесформенной грудой, одна чувствительно задевает его по плечу (хорошо, не по голове!) Но он пробует снова и снова, упорно и сосредоточенно — и наконец перед ним вырастает лестница, висящая в воздухе безо всякой опоры; она пронизывает полуразобранные перекрытия верхнего яруса и уходит в небеса. Урфин ставит ногу на первую ступень…
- Спаси меня!
Он бросает последний взгляд вниз, в темноту.
- Я вернусь, - обещает он, хотя вряд ли его кто-нибудь слышит.
И начинает подниматься по лестнице в небо.
…Топотун на краю ущелья сунул лапу в рот и заскулил тоненько, словно новорожденный медвежонок. Видеть, что творилось с хозяином на мосту, было невыносимо; и еще страшнее — помнить, что он, Топотун, обещал сделать. Может быть, уже пора?
Нет, нет! Ведь повелитель сказал: только не торопись!
Но что, если он опоздает?..
Бесконечная лестница, висящая в пустоте, тянется все выше и выше. Кроме разобранных лесов, Урфин встраивает в нее разнообразный деревянный мусор, летящий сверху, и от этого лестница порой приобретает странный вид.