«Русский балет» Дягилева, музой которого назвал Мизию Александр Бенуа, многим был обязан ее щедрости и страстной заинтересованности в его успехе. Тот же Бенуа вспоминает, что ложа Мизии служила «сборищем перворазрядных amis des Russes»[21] и что «при каждом новом эффекте вся ложа в один голос ахала».
Она быстро освоилась в атмосфере дягилевской антрепризы, которую авторы фундаментальной биографии Мизии, американские пианисты Артур Голд и Роберт Фицдейл, остроумно сравнивали с восточным двором — со всеми его интригами, изгнаниями, фаворитами и рабами, — где все подчинялось воле и капризам ее владыки деспота Дягилева. Мизиа стала своего рода принцем-консортом, Хозяйкой, как ее называли. Двадцатые годы — апогей ее власти. Все прослушивания и просмотры происходили в ее присутствии. От ее мнения часто многое зависело в решениях, которые принимал Дягилев. Ее уважали, любили, боялись, перед ней заискивали. Она стала посредником в отношениях Дягилева с композиторами, художниками, танцовщиками. Проявляя чудеса дипломатичности, изворотливости, ловкости в искусстве маневрировать, она умела успокоить, примирить, уладить конфликты[22]. Действуя всегда в интересах Дягилева[23], иногда не чуралась хитрости и, по-видимому, даже двуличия. Жан Кокто и Эрик Сати[24], случалось, называли ее «тетушкой Труфальдино» и «теткой Брут»[25].
Благодаря Дягилеву Мизиа была принята в свете, к чему она и Серт весьма стремились, хотя она отрицает это в своей книге. Характерно, что все четыре женщины, которым Мизиа посвящает специальную главу, принадлежали к высшему свету, и познакомилась она с ними благодаря Дягилеву.
Была еще одна женщина, с которой Мизию связывала более чем тридцатилетняя, до самой смерти, тесная дружба. Она много раз упоминает ее в мемуарах как свою «любимую, самую близкую подругу», ни разу не назвав ее имени. Но вина за это лежит не на Мизии.
Подругой этой была Коко Шанель, та, кого называют Великая Мадемуазель. До опубликования книги Мизии в ней была глава, специально посвященная Шанель. Но Коко, никому не позволявшая писать о себе, настояла, чтобы Мизиа не печатала ее[26].
Сравнение этих двух женщин помогает лучше понять характер Мизии Серт.
Хотя Шанель была всего на одиннадцать лет моложе Мизии, по своему отношению к жизни и психологическому складу они принадлежали к разным эпохам. Не случайно Мизиа мечтала: «Если бы я родилась на двадцать лет раньше…», а Коко не раз повторяла: «Я хотела бы родиться на двадцать лет позднее».
Одна из них до конца жизни оставалась женщиной, рожденной и сформированной бель-эпок. Другая ненавидела это время и старалась навсегда зачеркнуть его в своей биографии.
Обе стремились к независимости и понимали, что обрести ее могут только с помощью денег. Но для Мизии — это независимость от ненавистной мачехи, а деньги — это деньги, которые ей давали ее мужчины. Для Шанель — абсолютная свобода и независимость от всего на свете, и прежде всего от мужчин, даже тех, которых любила. А деньги — заработанные собственным трудом и талантом.
Мизиа по своей природе содержанка, содержанка мужа, содержанка любовника.
Коко сделала все, чтобы не быть ею.
Для Мизии жизнь — игра и приключение, для Шанель — постоянное сражение.
Что же общего было у этих двух, таких разных женщин?[27]
Обе были нонконформистками. Правда, нонконформизм у Мизии не лишен некоторого эпатажа, у Шанель он — непроизвольный и органичный.
Обе были умны, трезвы, беспощадны. С той только, пожалуй, разницей, что в отличие от подруги Коко не щадила и саму себя.
Обе, хоть и по-разному, помогали людям, которых ценили как больших творцов.
Обе эти женщины, и Мизиа, и Шанель, каждая по-своему, отметили свою эпоху.
Марсель Пруст говорил о Мизии Серт как о «памятнике Истории». Она прожила почти 80 лет. Была не только свидетельницей, но в той или иной степени и участницей выдающихся событий в истории Франции первой половины XX века, не говоря уже о двух мировых войнах. Дело Дрейфуса, процесс анархистов, растущее увлечение социалистическими и, наконец, коммунистическими идеями в среде французской интеллигенции. Признание импрессионизма, становление группы «Наби»[28], возникновение кубизма и «Шестерки»[29], эпопея Дягилевского балета. Обо всем этом, о Малларме, Ибсене, Ренуаре, Тулуз-Лотреке, Дягилеве, Стравинском, Баксте, Пикассо, Дебюсси[30] и о других незаурядных людях, с которыми она встречалась и многие из которых были ее друзьями, Мизиа рассказывает в своих мемуарах, подчас открывая в них неожиданные черты.
22
Об этом свидетельствуют многочисленные письма Стравинского, Бакста, Сати, Кокто, Равеля, Орика и многих других. О том, как Мизии удалось, в частности, уладить ссору Дягилева с Пикассо из-за эскизов костюмов к балету «Пульчинелла», вспоминает режиссер «Русского балета» С. Л. Григорьев.
23
Мизиа даже пыталась помешать женитьбе фаворита Дягилева, танцовщика и балетмейстера Д. Мясина, на английской артистке «Русского балета» Вере Савиной (Кларк).
24
25
26
«Я сама расскажу свою историю», — заявила Шанель. На что Мизиа остроумно заметила: «Но она уже написана. Тебе достаточно опубликовать свои бухгалтерские книги».
27
Мизиа и Шанель познакомились у французской актрисы Сесиль Сорель в мае 1917 г. Поль Моран записал у себя в дневнике: «Кокто рассказывает о вчерашнем неслыханном завтраке у Сесиль Сорель. Там были Бертело, Серт, Мизиа, Коко Шанель, которая решительно становится важной персоной».
Мизиа в главе о Шанель, опубликованной в книге Голда и Фицдейла, рассказывает о впечатлении, какое произвела на нее Коко: «За столом я сразу обратила внимание на молодую женщину, жгучую брюнетку. Хотя она не произносила ни слова, от нее исходило неотразимое обаяние. Она заставила меня вспомнить о мадам дю Барри (Графиня Жанн дю Барри, фаворитка Людовика XV, казненная в 1793 г.). <…> Она показалась мне неслыханно изящной и грациозной. Когда перед уходом я восхитилась ее очень красивым манто из красного бархата, отороченным мехом, Шанель немедленно накинула его мне на плечи, сказав с очаровательной непринужденностью, что будет счастлива подарить мне его. <…> Я не переставала думать о ней и на другое же утро отправилась в ее бутик на улицу Камбон. <…> Часы пролетели незаметно, как по волшебству, хотя говорила почти все время я одна. Мысль расстаться с ней была мне невыносима, и в тот же вечер мы с Сертом пошли обедать к Шанель».
Коко, что с ней случалось крайне редко, на всю жизнь сохранила благодарность Сертам: они открыли ей, воспитаннице монастырского приюта, новый мир, мир высокого искусства. «Если бы не Серты, я бы так и умерла дурой», — сказала она уже в поздние свои годы. Шанель оказалась на редкость способной ученицей. Ей нравился Серт, она называла его человеком Ренессанса. Как тонко заметил друг и конфидент последних лет жизни Коко, ее первый биограф Марсель Эдрих, Серт посвятил ее в искусство жить, в искусство, какое не было дано ей от природы. Но, наделенная врожденным вкусом, Шанель не скрывала от Мизии своего скептического отношения к нему как художнику.
Мизиа и Серт, как утверждала сама Шанель, «спасли ее от отчаяния», когда погиб Бой Кейпел, первый человек, которого она любила. Коко в свою очередь не раз приходила на помощь Мизии в трудные для той времена.
С годами они стали почти неразлучны. Начали ходить двусмысленные слухи об их отношениях. Друзья Коко категорически это отрицали. Напротив, те, кто близко знал Мизию, вполне допускали.
При всей привязанности друг к другу, в отношениях Мизии и Шанель существовали и подозрительность, и дух соперничества, особенно после того как Мизиа познакомила Шанель с Дягилевым, Стравинским и другими людьми из круга «Русского балета». Коко (хоть и сама она не лишена была коварства) раздражало постоянное стремление Мизии быть «открывательницей», ее склонность к интригам и манипулированию людьми. Она часто называла ее «мадам Вердюренски», намекая на вероломную героиню прустовского романа.
В 1921 г. после финансового неуспеха в Лондоне «Спящей красавицы» Шанель дала Дягилеву чек на крупную сумму, чтобы он мог расплатиться с долгами, поставив условие: об этом «никто не должен знать».
Биографы Мизии предполагают: Шанель знала, что ее подруга уверила бы Дягилева в том, будто это она уговорила дать ему чек. Более того, подозревая Мизию в вероломстве, она могла думать, что та в противном случае предпочла бы, чтобы он вовсе не получил его.
Когда Игорь Стравинский безответно влюбился в Коко, Мизиа, по-видимому, считая всех людей дягилевского круга своей собственностью, пыталась поссорить их.
28
29