Глава 6
В особом лагпункте. Я объявляю голодовку
Так я прожил, работая в театре, до декабря 1937 года. В начале декабря, ночью, пришли два охранника и увезли меня в КПЗ. На другой день меня перевезли в лагерь, на Особый лагпункт. Там была не лесозаготовка, не строительство железной дороги на Воркуту, а лагерь, где истребляли заключенных, осужденных по статье 58-й военным трибуналом. Давали 300 граммов хлеба пополам с опилками и пол-литра затирухи (мука, разведенная в воде). Работать не было смысла, все равно это ничего не даст. Я в том лагере прожил два месяца. Охрана была из штрафников, которым давали 400 граммов хлеба помимо приварки (трехразовое питание). В лагерь привозили зэков из других лагерей. Там я видел, как охрана застрелила двух зэков (у одного были хорошие сапоги, а у другого пиджак). Эти убийства квалифицировались как «попытка к бегству». Зэки там становились доходягами, и их отправляли умирать в больницу.
В лагере я сошелся с одним зэком, с которым мы рядом спали на нарах (имени я его не узнал). Однажды мы были за бараком, и там у кухни доходяги собирали на помойке картофельные шкурки. В одном из доходяг мой друг узнал своего бывшего начальника и сказал мне об этом. Вечером мы долго лежали и не могли уснуть. Из головы никак не выходила мысль о том, что скоро и мы дойдем до такого состояния. На другой день он меня уговорил пойти на работу на лесоповал. Мы спилили два дерева, обрубили сучья, разожгли костер и сели около огня. Через некоторое время он встал, подошел к пню спиленного дерева, положил на него левую руку и топором отрубил себе кисть. Конвой сразу же отвел нас в лагерь, и его увезли. Меня это очень расстроило. Я всю ночь не спал. Себе руку я рубить не мог. Я был акробатом и очень любил свою профессию. Моя работа доставляла мне радость. Я дал себе слово, что меня не доведут до того состояния, в котором я увидел бывшего начальника своего друга. Я решил умереть от голода и объявил голодовку. После этого начальство лагеря начало проводить надо мной «эксперименты». Каждый день мне приносили жаренную на свином сале картошку. Так я выдержал четыре дня, а на пятый жарить картошку перестали.
Обычно на пятый день, проведенный без пищи, у человека проходит желание к еде. Я пролежал без еды дней двадцать. Каждое утро приходил лагерный доктор и мерил мне температуру. Я лежал на нарах, и перед моими глазами проходила вся моя жизнь — с тех пор, как я только начал себя помнить.
Нашего отца в 1914 году забрали на фронт. Моя мать с пятью детьми осталась в Москве. До войны отец работал приказчиком в магазине фабриканта Прохорова, и вплоть до революции Прохоровы помогали нам — дарили под Рождество и на Пасху детям зимнюю и летнюю одежду.
В самом начале службы на фронте отец прислал письмо, в котором просил мать сфотографироваться со всеми детьми и прислать фотографию на фронт. Мама так и сделала. Помню, как в ноябре 1914-го она наняла извозчика и повезла нас фотографироваться. Мама и две сестры сидели в пролетке, мы с младшим братом — у них в ногах, а старший брат — рядом с извозчиком.
После этого с ноября до мая я болел. Лежал в Морозовской больнице. Когда меня забрали оттуда, я не мог ходить, и братья и сестры какое-то время возили меня в коляске, которую где-то достали. Я переболел корью, скарлатиной и дифтерией.
Мне было четыре года, когда меня побил один мальчик. Я пришел пожаловаться своей маме, та в этот момент стирала белье. Оставив стирку, она жалостливым голосом сказала: «Бедный мальчик», вслед за тем сняла со стенки ремешок и начала стегать меня по попе, приговаривая: «Никогда не приходи жаловаться!» Я понял, что мне надо побеждать («нос в крови, а наша берет!»). Так мама научила меня вырабатывать характер, и к осени я уже сам бил одногодок.
После революции мама ездила в деревню Лябинка, и там родственники давали ей продукты. Новый, 1918 год мы встречали без елки. Вместо нее мы нарядили елочными украшениями фикус и водили вокруг него хоровод.
После встречи Нового года мама и старшая сестра Катя заболели испанкой (разновидность гриппа), и в деревню некому стало ездить. Скоро продукты кончились, и семья стала голодать. Хлеба нам давали по маленькому кусочку, который мерили спичечным коробком. Чтобы прокормиться, мы — мой младший брат, я и старший брат Вася — стали ходить по магазинам и пекарням. Однажды у пекарни, где грузили на ломовые телеги хлеб, мы тайком отламывали горбушки. Извозчики погрузили хлеб и уехали. Мы увидели, как из ворот пекарни выехал трамвай с хлебом (в пекарню были проведены рельсы), за которым закрылись железные ворота. С левой стороны ворот, внизу, была доска, в которой был сделан вырез для стока воды, и как раз возле этого выреза сидел сторож. Вася скомандовал нам с младшим братом раздеться (на нас были пальто со старших сестер, длинные рукава на них были на концах завязаны веревками — чтобы не мерзли руки) и лезть в этот вырез. Мы разделись и пролезли под ворота. За воротами с правой стороны находилась платформа, на которой стояла вагонетка с буханками хлеба. Мы взобрались на платформу, взяли по буханке, опять подлезли под ворота, оделись и пошли домой.