— Я плохо выполняю свои обязанности?
— Здесь нельзя обойтись только исполнением обязанностей.
— Хочешь сделать своей сообщницей?
— Хотел бы.
— Чтобы ответственность пополам?
— Не в том дело. Обязанности… они прежде всего перед собой.
— А не перед людьми? — спросила она полуиронически.
— Перед собой, потому что кругом обязан людям.
— Я этого не понимаю. И вообще… У меня что-то пропало. Я думала: найду здесь себя… Возрожусь. Возрожусь для себя. И жить буду для себя. Оказывается, я и этого не умею. Не люблю никого и себя не люблю… Тебе, наверно, смешно. Но ты не смейся.
Ему было неприятно ее раскаяние. Какое-то нарочитое. Чтобы покончить с этим — да и к конторе уже подходили, — спросил:
— Что ты говорила на правлении?
Она помолчала.
— Меня ни о чем не спрашивали, — ответила наконец. — А тебя это так волнует?
Носком своего большого сапога он ломал у тропинки сухой бурьян.
— Это, можно сказать, дело моей жизни. Моя позиция.
— Твоя. А при чем здесь я?
Василь Федорович пристально поглядел Лиде в глаза:
— Я чувствую твою озлобленность против меня. И не только за агрономию.
— А за что еще?
— Не знаю. За все. За свое прошлое.
— Что ж, ты почти угадал, — блеснула она глазами. — За то, что ты такой вот чистенький, что у тебя все удалось, а у меня нет. За то, что ты меня… не защитил, не согрел душой.
— Согреть душой — это опасно для нас обоих.
— А я и сама бы тебя не захотела. — В возбуждении она стала очень красивой, по-молодому у нее надломились брови. — Я была юной и мечтала о чем-то высоком. Много читала, еще тогда, девочкой… Любила стихи. Ты меня не понял. И я тоже не понимала себя. Но верила, что жизнь принесет что-то прекрасное. И даже когда вышла замуж фактически за нелюбимого, все равно верила… что мы с ним построим жизнь. Он будет большим ученым, и я с ним…
Грек удивился. Ему что-то открылось… Но поздно, слишком поздно. Да он ни о чем и не пожалел.
— За что же ты так расплачиваешься?
— Я не жила своей жизнью. И разучилась жить. Поняла это только теперь.
— Успокойся, — сказал он ей и одновременно себе.
— Не хочу успокаиваться. Может, это у меня последнее в жизни. Отомстить всем. Хотела детьми отомстить своему транзитному мужу, а они польстились на его деньги.
— Так ты и на меня?
— На всех, кто под руку попадается. Я в институт писала. Его сняли с завкафедрой.
— Хорошая же у тебя житейская линия.
— Какая есть.
— Жизнь выбила у тебя из-под ног почву, и ты…
— А почвы никогда и не было.
Ее все время сердила его неуязвимость, которая держалась на физической силе и на правильности всего, что он делал, для чего он жил. Даже в свой эксперимент он верил вполне и неколебимо, а поэтому она и не могла не восстать против него.
Он это чувствовал. И не впервые ли в жизни чувствовал и свое бессилие. Он хотел бы защитить эту женщину, сделать для нее доброе дело, даже был словно обязан ей чем-то, но… Защитить — какой ценой? Разрушая покой других? Наверно, бывает и так, но только когда пылко любят.
— Ты все меня поучаешь, даже в агрономии. Я сказала про твою систему все, что думаю.
— Она не моя. Но что же ты про нее думаешь?
— Осень покажет. Перенасыщенные удобрениями почвы высушат растения. Это видно и сегодня.
— Ничего не видно. Идет накапливание сил перед скачком.
Она смотрела на него, крутолобого, упрямого мужчину, и еле сдерживала слезы. Как хорошо быть с ним заодно, делать что-то важное, а вместо того ей приходится ломать, разрушать, и она уже ломала, рушила, и доламывала, и добивала что-то в своей душе. После того как она освободилась от семьи (или семья от нее?), пробудилось что-то бешеное, враждебное, наверно, это в ней жило всегда, но было спрятано, растворялось в семейных делах, обязанностях.
Она устала от своей любви и от своей ненависти, хотела, чтобы Греку было плохо не потому, что тайно надеялась: вот он, поверженный, уничтоженный, придет выплакаться — перед кем еще он, такой гордый и независимый, может выплакаться, кто его поймет, не эта же Фросина, — и тогда вместе с советом она отдаст ему и свою любовь; она на это не надеялась, да уже и не хотела этого, а хотела только его унижения. Она второй раз терпела поражение с этим мужчиной и этого простить ему не могла. Теперь она будет мстить, сколько сил хватит. Человек может мстить даже за то, что его любви не заметили, но отвергнутая любовь требует двойной кары.
— У тебя не так уж много единомышленников. Я поняла это на правлении. Ты всех запугал. Но меня не удастся.