— Лина, Лина, погоди! — вдруг прорезал ее смятение тоненький голос.
Лина снова споткнулась, гневно и гордо подняла голову: «Да как она, эта потаскуха, смеет обращаться ко мне!»
— Лина, хочу тебе что-то сказать…
Ей показалось, что она даже слышит дыхание соперницы.
— Лина, это все неправда! Я расскажу…
Но Лина уже не слушала, каблуки ее туфелек стучали грозно и четко…
— Слухай, парень, слазь, — прозвучало снизу. — Я к тебе не полезу.
Валерий прислушался. Первой мыслью было: затаиться и молчать. Но, очевидно, его укрытие было обнаружено.
— Мне надо поговорить с тобой.
Теперь Валерий узнал Грека. «Что ему надо? Чердака жалко?..»
Валерий спускался, и ему казалось, что лестница шатается из стороны в сторону, а перекладины вырываются из рук. Но пытался стоять прямо, держался за лестницу.
— Выследили? — бессмысленно сказал, не здороваясь.
Дело шло к вечеру, деревья стлали под ноги длинные тени, мягкие, прохладные, и все вокруг было мягким, чистым, и сад был полон запахов и летнего изобилия. Красное ожерелье клубники в междурядье и шелк травы, — вот упасть бы в нее, раскинуть руки, и смеяться, и плакать, и кричать в небо, как в высокий колодец, о счастье жить на земле, любить.
Подступили слезы. И глухая ненависть к Греку. Почти вдвое старше его, Грек еще будет ходить по этим теням и рвать яблоки в саду, отведает их еще много раз, а он, наверно, не дождется и этого урожая.
— Давно тут сидишь?
Глумливая улыбка искривила губы Валерия. Долго ли он тут сидит? Он знает о Времени больше Грека. Время — творец и разрушитель, оно безмерно. Иногда миг и вечность — почти одно и то же. Да и вообще, что знает этот человек, кроме гречки и кукурузы, тракторов и нетелей? А Валерий за короткое время прожил несколько жизней.
Он обогнал их всех, сущих в Сулаке, и хотя знал, что его мудрость слишком горька, что из нее не проклюнется ни один живой росточек, в отличие от примитивных умствований Грека, который засеет целые поля, — почувствовал полное превосходство перед ним.
— Просидел сто лет.
— Я понимаю тебя… — нахмурился Грек. — Пытаюсь понять. Я говорил с врачами… Зря ты спрятался.
— А что они, врачи, могут?
— Ну, есть лекарства.
— Какие? От чего? Да все силы мира… Чингисхан когда-то требовал себе бессмертия от своих полководцев. Рубил им головы…
— Чем я могу тебя утешить? На мой взгляд, тоже несправедливо, что каждая новая человеческая волна смывает предыдущую. Для чего?
Валерий подумал, что этот крутолобый председатель значительно тоньше, чем ему казалось.
— Давай я отвезу тебя.
Валерий отодвинулся, и Грек почувствовал, что сам он — только здоровый мужик да еще отец Лины, которая отказалась от этого больного парня пускай по наговору, пускай по воле самого парня, благородного и мужественного. Да, мужественного, потому что не воет, не бьется головой о стену, даже не просит сочувствия, а что враждебен к нему, к Греку, так это справедливо. Ох, как ему хотелось сделать что-то хорошее этому мальчику, но мысли вязли в паутине, которой опутана молодая жизнь.
Словно бы в ответ Валерий сказал:
— Вот сад шумит… А мне — все равно. Мне ни к чему… длить свое существование.
Он оказал это просто, но прозвучало оно для Грека укором, горьким укором, хотя его вины тут не было. Хотя Валерий смотрит на него, как на врага, да, на врага, ведь это они быстренько выдали Лину за другого.
Василь Федорович сидел с тяжелой душой, а сад под ветром шумел жизнерадостно, и разлогая, в широких листьях ветка подносила недозрелые, но уже розовеющие яблоки к самым их лицам. Наверно, поэтому он не нашел других слов, кроме самых общих, — о необходимости лечиться от любой болезни, об успехах современной медицины. Валерий молчал. Василь Федорович исчерпал весь запас надежных аргументов, махнул рукой и ушел.
И всю дорогу видел перед собой молодой сад и одинокую фигуру и чувствовал, как рвется сердце.
Долго расхаживал по дому, голову ломило. Фросина Федоровна ушла куда-то по вызову. Зинка гоняла по улице, Лина, пришедшая недавно, что-то разыскивала в своей прежней комнате.
— Слушай, дочка, — сказал он, становясь на пороге. — Может, я делаю великую глупость… Но пускай лучше глупость, чем обман. Один раз это уже случилось. И вышло что-то не то… — Грек потер подбородок, а Лина отложила книжку и смотрела на него снизу вверх испуганно. — Я не знаю, как тебе быть… Ничего я не знаю. Но не сказать не могу. Да и ты все равно узнаешь и проклинать будешь нас, а может, и себя всю жизнь. Неправда — все! Валерий… ну, он не с другой, он тебе не захотел связывать руки. Он болен. Неизлечимо болен. Спрятался на чердаке и пьет какие-то травы да лечится голодом.