Валерий провел ладонями по лицу. Прислушался к себе, пытаясь отгадать, происходят ли в нем те перемены, о которых говорил дед Шевелий. Не чувствовал ничего.
Скрипнула внизу ступенька, и кто-то зацарапался в дверцу. Царапался долго, и он открыл.
Все эти дни Рая не заходила к нему, а теперь почему-то нарушила запрет. Видно, хотела сказать что-то важное. А может, боялась, уж очень пристально смотрит на него, и видно, как в ее глазах трепещут пугливые тени.
Рая и вправду чувствовала себя соучастницей чего-то страшного, ее даже холод пробирал, когда она останавливала взгляд на худом, с черными ямами глазниц лице Валерия. Она сидела на краешке чердачного окна, свесив ноги на лестницу, и долго не смела заговорить. Хотя уже решила, что принесла траву в последний раз, что должна кому-нибудь рассказать про Валерия. Но сперва предупредить об этом его самого.
— Валера, уйдем отсюда, — сказала жалобно и просяще.
— Куда? — не понял он.
— Домой. К Сисерке. Тебе надо… молочка парного. Потому что я уже… Тебя из больницы искали, из города.
— Ты не хочешь больше заваривать траву? — жестко спросил Валерий.
— Траву? Я тебе… Весь сад переведу на зелье. Только не верю, не верю, что трава поможет, — всхлипнула Рая. — В больницу надо. Там теперь все лечат.
— Если я туда попаду — оттуда не выйду. Там… Ну, могут продлить на полгода, от силы год. А какой ценой! Там все такие, как я. Понимаешь? Ты бы пошла?
«А что же остается?» — И испугалась своей мысли.
— Все равно уйдем отсюда, — уже плакала Рая. — Тут еще страшней. Я уже боюсь проходить по саду. Иду междурядьем, посмотрю в эту сторону, душа у меня стынет. Есть же правда на свете.
— Нету ничего. Я об этом здесь, на чердаке, догадался. И для чего сам мир — тоже не знаем.
Она сидела оглушенная. Но в ней что-то до конца не сдавалось, маленькое, но невероятно цепкое, живое, как и она сама.
— И все равно что-то да есть.
— Что?
— Ну, что-то… Совесть…
Валерий был удивлен:
— И ты в нее веришь? Где же ты ее видела? У нас в колхозе? Или дома? Говорила, что муж жил только для себя… И сама, прости меня, с другими… — И покраснел.
— Где видала? У отца, матери, бабки. У нашего председателя. А того, что было с мужем, ты, Валерий, не тронь. И не грешила я при нем. Это уж как разошлись. — И опустила глаза, и снова стала похожа на наивную, чистую девушку. — Я без любви ни с кем… И все мне попадались тихие да стыдливые. Как ты. Я не люблю злых. Наверно, из-за мужа… А ты добрый, хотя и… с фантазиями. Эти фантазии сюда тебя и завели.
— Иди, Райка, — глухо сказал Валерий. — А я… и без зелья обойдусь. Уже почти половину одолел.
— Какую половину?
— А так. Иди. Я спать хочу. — И он взялся за дверку.
Услышав, что Валерий не собирается оставить свое пристанище и будет сидеть здесь и дальше, Рая испугалась. Пойти и заявить она не могла, это с ее стороны было бы предательством, и не знала, к кому кинуться, кто может убедить Валерия вернуться в больницу. Только один человек…
И тогда она осмелилась:
— Валерий, я видела Лину…
— Спрашивала про меня?
— Я видела ее вечером, издали.
— Она шла с работы? Или из клуба?
— Она не ходит в клуб.
— Лина не ходит в клуб?
Райка видела, что он переменился, лицо вспыхнуло, засветилось, даже желтизна исчезла. У Раи сжалось сердце, в нем проснулась маленькая ревность и хлынула боль: ведь сейчас она должна разрушить все иллюзии Валерия, сказать правду, почему Лина не ходит в клуб, и все-таки вернуть его в этот грешный мир, вырвать из обманной пелены.
— Лина вышла замуж.
Он встал, высился над Раей, и она увидела, как скрючились его пальцы, как его пошатнуло и он отступил назад, в тень. Его удлиненное лицо вытянулось еще больше и разом посерело, он пошевелил сухими губами и спросил:
— За кого?
— За Володю.
— Володя хороший парень. Мы с ним вместе работали на целине, — сказал он быстро.
Больше он ни единым словом не выдал своего волнения. А может быть, его пронзила боль или злость. Хотя бы потому, что Лина так быстро вышла за другого, что не искала его, не домогалась встреч, что несколько его холодных слов использовала себе на выгоду. Володя ее защитит, за Володей она проживет припеваючи.