Я мотнула головой в сторону, отсекая ненужные мысли. Не имеет значения, что будет сегодня. Если я выживу, умрут Равим, Алабама и все, кто попадался на моём пути. А если же я умру, то мне будет посрать, а мир будет жить без меня дальше. Это и есть неоспоримая истина.
Каким же был Ты?
Ты был настоящим отпетым ублюдком для каждого, кто хотя бы раз слышал Твоё проклятое имя. Тебя много кто уважал, однако ненавидели куда больше, и Ты это, несомненно, заслужил. Ты был самим олицетворением жесткости.
Сильнейший лесной воин, бывший надеждой своего племени.
Слабейший лесной воин, которого скосил замах ножа в руке сестры.
Трусливый. Жестокий. Безумный.
Как орущее избалованное дитя, которое лишилось родительской ласки. Палач, лишающий других дорогого. Корабль, потерявший маяк.
Вот, Ты кто.
И если в Тебе и было нечто светлое, то ты давно засыпал это пригоршней кокаина. И ещё одной. И ещё.
Ты твердишь о безумии, а сам засыпаешь свою боль наркотой, снова и снова, в надежде на изменение. Ты лицемер.
Вот, Ты кто.
Ты был рядом с Цитрой долгие годы, а после ушел. Ты встретил Софи. Ты встретил меня. Но ни одну из нас Ты не видел по-настоящему, увидел Ты лишь призрака прошлого. В Софи — Цитру. Во мне — Софи. И, возможно, в следующей ты бы непременно увидел меня.
Но я разорву этот порочный круг, знай это. Если я выживу сегодня, то знай, после Ты никогда больше не сможешь взглянуть на кого-либо.
Ты потеряешь свои глаза навсегда.
========== 14. «Объятия Икара» ==========
Моё сердце предвкушало. Я не видела сменяющихся джунглей, а потому даже не могла понять, как долго оставалось нам ехать, но когда кузов замедлился и с последним толчком замер, внутри меня что-то колыхнулось. Ну, наконец-то.
Чуть лиловое небо, всё ещё не оправившее от ночной тьмы, слабо осветило наши лица, когда открылись жестяные дверцы. Не дожидаясь чьей-либо команды, пираты начали быстро покидать кузов, и я направилась в общий поток.
— Стоять.
И я застыла на месте, почему-то не сомневаясь, что он обращался непосредственно ко мне, а не к кому-либо другому. Мужчины, что были рядом со мной в этот момент, поспешно обернулись, но так же быстро отворачивались и покидали кузов. И в итоге мы остались наедине.
Я медленно повернулась. Его силуэт слабо освещался, но я видела его слишком отчетливо. Он неспешно поднялся на ноги, словно и не было никакой бойни за пределами этого грузовика, после чего подошел ко мне чуть ли не вплотную. Я подняла на него взгляд. В темноте его глаза казались просто двумя маленькими безднами.
Он бесцеремонно вжал меня в стенку кузова, упершись руками в неё с обеих сторон от моего лица. Подобные действия никак не вязались с его обычными в моем представлении, а потому моё сердце забилось сильнее обычного. Но он ничего не делал, ничего не говорил, лишь внимательно смотрел на меня, стараясь прожечь во мне дыру своим взглядом. Я не понимала, что это значит.
— Что? — спросила я, понимая, что пауза затянулась.
Мы были в темноте, а где-то за пределами нас уже были слышны ароматные очереди. Нос чесался от сладковатого запаха. Сам воздух становился теплым. А для нас времени словно не существовало.
Когда я услышала звук вынимаемого лезвия, я не могла не вздрогнуть. А когда в темноте слабенько блеснула знакомая гравировка, внутри меня что-то рухнуло.
Он коснулся кончиком кукри моей кобуры, которую я забыла снять, и медленно вставил в неё мой клинок. Я проследила за этим движением, а потом подняла на него глаза. Между нами было крошечное расстояние, и я чувствовала на лице его дыхание.
— Сосунок мой, — голос Вааса резанул мой слух так, словно он вонзил кукри не в кобуру, а в меня.
От этих слов моё сердце пропустило пару ударов. Нет.
— Почему? — просто спросила я.
— Я должен, блять, отчитаться? — Монтенегро приблизил своё лицо к моему, и это было дико угрожающе. — Как я сказал, так и будет.
Я пожала плечами, отведя взгляд, но он потянул меня за подбородок, вернув обратно.
— Ослушаешься, тебе пизда.
— Мне и одной хватило, — сказала я, но он даже не ухмыльнулся, хотя намек явно понял. Вместо этого оторвался от меня и направился прочь, навстречу яростной мясорубке. Вздохнув, я взяла свой F1, и молча направилась следом.
Прости, Монтенегро. Рассвет близко.
Смог был настолько ужасным, что я потеряла Вааса из вида практически сразу, стоило ему ворваться в пролесок, разделяющий нас и полыхающие конопляные поля. Это напоминало мне какой-то очередной кошмарный сон, в котором черные силуэты, слабо освещаемые восходящим солнцем, врезались друг в друга и рвали друг друга на куски. Я слышала постоянные автоматные очереди с разных сторон, и вспышки исходили то там, то тут. Пора валить отсюда.
Но не успела я сделать и шага, как передо мной всплыл силуэт кого-то, кто несся на меня с ножом. Я выстрелила не раздумая, мне было плевать, пират он или Ракъят, и перепрыгнув через рухнувший труп, понеслась навстречу открытому пространству. Деревьев становилось всё меньше и смога также, я чувствовала горечь и першение в горле, но для меня было важным только одно — найти Монтенегро. Нельзя позволить ему умереть сегодня.
Я вырвалась из дымовой завесы, словно из множества тюлей, и передо мной предстало поле брани. Я видела, как японец Хаятэ забивает прикладом молодого мальчишку, что только вступил в ряды лесных воинов, я видела, как на болтливого Раджа накинулась отчаянная дикарка и перерезала ему горло, и видела, как её мозги разлетелись от выстрела дробовика Томаса.
Здесь не было людей, лишь только звери, вцепившиеся друг в друга за территорию, и каждое мгновение стоило жизни. И я пролила на этом поле первую кровь, застрелив мужчину, что отчаянно отстреливался из укрытия.
Один, второй, третий, четвертый. Как взмахом косы подрубленные, они падали навзничь, а я бежала чуть ли не перепрыгивая через них, одним глазом пытаясь найти ублюдка одного или же второго.
И в конце концов увиденное заставило меня запнуться на месте.
Длинноватые смоляные волосы иссушились человеческим и конопляным пеплом. Молодые мускулы перекатывались при беге, а капельки легко слетали с поверхности грубой кожи. Могучие жилистые руки сжимали автомат с такой жгучей силой, словно в том был весь смысл, целая кульминация жизненного пути, а черные дыры прожигали того, кто невольно затронул струны моей души.
Нет.
Напролом, яростно я побежала туда.
Я вижу это снова. Пулю, которая пробивает лопатку, и изумленное лицо Клауса, который даже не успел понять что происходит. Единственный голубой глаз павшего наемника, который немигающе смотрел на меня до самой накрывшей меня тьмы. Черный зверь, вцепившийся клыками в стареющую плоть и брызнувшую на лицо кровь.
Я вскидываю свою винтовку и стреляю.
Три выстрела в моё сердце.
Черный густой хвост в моей руке, клинок в другой, голова, испачканная в песке. Выстрел, лишивший меня навсегда искусства капоэйры — в ногу. Выстрел, прочистивший мне мозги — в глаз.
Выстрелы — кровь. Выстрелы — лишения. Выстрелы — смерть.
Он, как и все до него, подкошенный падает на сухую истерзанную войной землю, но он жив. Он больше не ищет глазами свою жертву, он ищет глазами того, кто лишил его мести, и в этот момент он всё-таки находит глазами меня. Я возвышаюсь над ним с винтовкой в руках, внимательно смотря в его глаза, которые вдруг напомнили мне глаза Клауса, такие же изумленные.
Три выстрела, но он жив, а я и не спешу лишать его жизни, внимательно наблюдаю за ним. Он корчится, ему дико больно, но он смотрит на меня. Сначала с изумлением, оно настолько велико, что внутри меня плавился мед от этого взгляда. Затем, осознание; он, наконец, поверил в то, что увиденное — не плод его воображения, а реальность. А затем — ненависть. Жгучая, она колышется как языки пламени на ветру, как кислота, разъедающая плоть. Он ненавидел мир. Он ненавидел меня. Он ненавидел себя самого.