Факт есть событие осознанной встречи ума с непостижимой действительностью. То, чего ум не замечает и относительно чего не делает заключений, не пополняет ряды «фактов», оставаясь простым происшествием. Говоря сравнительно: если представить себе ум как сферу, то «факты» – те столкновения ума с событиями внешнего мира, которые оставили следы на этой поверхности этой сферы. В любом «факте» истолкование занимает столько же места, сколько вызвавшее его событие, если не больше. Не будь этих истолкований, «факты» барабанили бы по поверхности нашего ума, как дождь по крыше, не оставляя внутри этого ума никаких следов.
Фактопоклонство наших дней ложно еще и потому, что «факты» как таковые не облагораживают и не воспитывают ума, сколько бы ни пытались это утверждать. Ум вообще состоит не в том, чтобы обладать фактами, а в том, чтобы их взвешивать. Из этого следует парадоксальный вывод: возможен ум, действующий в условиях, близких к полному незнанию (отсутствию фактов); возможно и почти полное всезнание, сопряженное с слабостью судящей силы, если не отсутствием ума. Разумеется, эти крайности воображаемые, но в общем именно так противостоят друг другу наука и мудрость. Связывать силу ума с тем, насколько большие полчища фактов он может вывести под свое знамя – ошибочно.
Но главное даже не в этом. Главное в том, что, ссылаясь на некоторые «независимые от нашего ума факты», подверждающие излюбленную теорию, ученый скрытно, под полой, проносит в лабораторию плоды своего умственного труда, догадки, заключения, а то и, страшно сказать, убеждения – весь пестрый сор, из которого состоит т. н. «солидное фактическое обоснование». Как и почему это происходит – в подробностях будет сказано ниже.
Перейдем к другому притязанию догматической науки: к «познанию объективной действительности» на пути накопления «знаний». Но так ли это? Может ли наука в самом деле копить «знания», как будто у нее есть какая-то лазейка, по которой мысль может проникнуть во внешний мир? 13 К сожалению, такой лазейки нет, и когда мы говорим о знаниях, мы имеем в виду согласующиеся с наличным опытом представления. Говоря так, я не умаляю подвиг науки, но указываю его истинное значение.
Истинный подвиг науки состоит не в «познании внешнего мира», а в построении в уме человеческом такой картины вещей, которая отличалась бы известной степенью широты объединяемых ей явлений, и при том достаточной внутренней непротиворечивостью. Познание есть уложение фактов (т. е. наших представлений) во взаимно непротиворечивую цепь, но эта цепь существует в первую очередь в уме ученого; ее связь с огромным и загадочным миром, где дымится туман неизвестности – обманчива и неясна.
Кстати нужно сказать, что именно эти требования широты и непротиворечивости заставляют науку исключить из рассмотрения всё темное, таинственное и непредсказуемое, одним словом, тайну. В итоге создается мировоззрение цельное, твердое, последовательное, основанное на вере в то, что об одном предмете не может быть более одной истины. Эта вера – звено, которым держится вся цепь. В пограничной области между наукой и жизнью эта вера неизбежно приводит к появлению т. н. «единственно верных мировоззрений», которые отличаются от науки как таковой полным безразличием к опыту, к накоплению фактов, и окостеневают еще быстрее, чем довольно-таки догматические, но всё же научные взгляды, их породившие.
Пришло время собрать вместе и дополнить сказанное выше. Общим местом научной догматики является противопоставление «критического разума» – воображению, всякому созидательному мышлению. На разум смотрят как на острый нож, средство уточнения, если не разрушения. Критическая способность разума считается в наши дни единственной его способностью. Однако это представление обедняет действительность. Дело разума – не только критика, анализ, разрушение, но и созидание миров. Об этом совершенно не принято думать; картину мира, к которой подходит ученый со своим скальпелем, мы принимаем, как будто она досталась нам даром; на самом деле эта картина создана умственными усилиями поколений.
Однако надо не побояться сказать, что «объективная реальность», будто бы данная нашему чувству, есть миф.
Стоит только задуматься, и мы увидим: вся наша жизнь возможна потому только, что между нами и мраком случайных, страшных и загадочных событий стоит раскрашенный холст, на котором нарисован закрывающий нас от бездны светлый и ясный осмысленный мир. Именно этот вытканный и раскрашенный нашим разумом холст принято называть «объективной действительностью», хотя как на самом деле он – только самая отдаленная, почти самостоятельно существующая часть нашего ума. Этот холст или, вернее, крепкая стена, ограждающая нас от безумия (во всяком случае, от жизни за пределами разума и его защитных чар) была прежде науки; ее построил разум в те времена, когда никто и не слышал о «критическом мышлении»…