434
16. Когда мир через абстракции разрезан, разделен на отдельные части, эти последние кажутся столь воздушными и мало массивными, что возникают сомнения, можно ли из них снова склеить мир. Порой также с иронией спрашивают, не может ли какое-нибудь ощущение или представление, не принадлежащее никакому Я, само по себе разгуливать в мире? Так и математики, разделив мир на дифференциалы, немного трусили, удастся ли им без вреда снова сынтегрировать мир из таких ничтожно малых элементов? На приведенный выше вопрос я ответил бы следующее: ощущение может встречаться, конечно, только в некоторых комплексах; но чтобы эти комплексы были всегда полным, бодрствующим человеческим Я, весьма сомнительно, ибо существует же сознание во время сна, гипноза, экстаза, как и животное сознание различных степеней. Даже всякое тело, кусок свинца, самое грубое, что угодно, принадлежит всегда к какому-нибудь комплексу и в конце концов к миру; ничто не существует изолированно [12]. Но как необходимо предоставить свободу физику разлагать на части материальный мир, в целях научного исследования, причем однако он не должен забывать из-за этого об общей мировой связи, так необходимо предоставить ту же свободу и психологу, если мы хотим, чтобы он вообще чего-нибудь добился (см. стр. 157). Говоря словами циника Демонакса, ощущение столь же мало существует в отдельности как и что-либо другое. — Интроспективно я нахожу, что мое Я исчерпывается комплексом конкретных содержаний сознания. Если иногда кажется, что кроме этого мы воспринимаем и еще что-нибудь, то это может происходить по следующей причине. С абстрактной мыслью о собственном Я тесно связана мысль о чужом Я и о различии между обоими, и, далее, еще мысль, что Я не относится индифферентно к своему содержанию. Но спрашивается, эти абстрактные мысли не скрывают ли то же, не прикрывают ли они чисто-конкретного содержания сознания и могли бы ли они быть вообще получены одною интроспекцией? Впрочем относительно физически-физиологической основы Я несомненно почти все еще подлежит исследованию. Эта основа далеко не ничто наряду с живым содержанием сознания данного момента, представляющим всегда только ничтожно малую часть ее богатого содержания.
11 См. W. Jerusalem. Einleitung in die Philosophic, 2 изд., 1903, стр. 118 и след. («Monismus des Geschehens»).
12 См. спор между Цигеном (Zeitschr. f. Psychologie и Physiologie der Sinnesorgane. Т. 33. стр. 91) и Шynne (ibid. T. 35, стр. 454) — «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта.
435
17. Психологически понятно также то традиционное мнение, что между Я и миром, как и между различными Я, существуют непереходимые границы. Когда я что-нибудь ощущаю или представляю себе, то кажется, что это не имеет никакого влияния на мир и на другие Я. Но это только так кажется. Уже легкое участие в этом моих мышц принадлежит миру и каждому внимательному наблюдателю. Еще более это так, когда мои представления переходят в речь или действие. Конечно, если один человек видит синее, а другой — шар, то отсюда не может еще получиться суждения: шар — синий. Недостает для того «синтетического единства апперцепции», каковым красивым выражением обозначают этот тривиальный факт [13]. Оба представления должны оказаться в близкой реакции совершенно так, как это происходит с телами в области физики. Но такие выражения не решают проблемы, а скорее способны ее прикрыть или исказить. Наше Я — не какой-нибудь горшок, куда синее и шар должны только упасть, чтобы получилось суждение. Наше Я есть нечто большее, чем простое единство, и уже вовсе не простая реалия Гербарта. Те самые пространственные элементы, которые образуют шар, должны быть синими, и синее должно быть распознано как нечто отличное, отделимое от места, дабы суждение было возможно. Я есть психический организм, которому соответствует физический организм. Во всяком случае трудно предполагать, что это навсегда останется проблемой, что психологии и физиологии вместе не удастся здесь ничего выяснить. Одна интроспекция, без помощи физики, не привела бы даже к анализу ощущений. Философы односторонне переоценивают интроспективный анализ, а психиатры часто столь же односторонне переоценивают анализ физиологический, между тем как для полного успеха необходимо соединение обоих. У обеих этих групп исследователей продолжает влиять, по-видимому, тот, ведущий свое начало от примитивной культуры и не заглохший вполне, предрассудок, согласно которому психическое и физическое совершенно несоизмеримы. Как далеко приведет намеченное здесь исследование, покуда предвидеть невозможно.