Если ранее детерминизм отрицал случайность как следствие незнания, то новое отношение к случайности не могло не проявиться в негативном отношении к детерминизму. Так, в связи с развитием квантовой теории, начался второй этап кризиса детерминизма [см.: 80, с. 70–87]. Вероятностное описание и детерминизм были объявлены несовместимыми (Н. Бор, В. Гейзенберг, М. Борн, И. фон Нейман, П. Дирак, П. Иордан). Однако это была несовместимость вероятностного описания и лапласовского детерминизма. Становление вероятностных идей в других областях знания — биологии (генетика), химии (квантовая химия), управлении (кибернетика), социологии (социальная статистика) углубило кризис старой схемы детерминизма и определило необходимость дальнейшей разработки диалектико–материалистической концепции детерминизма — задачи, которая до сих пор не может быть признана решенной.
Проблемы и противоречия, рассмотренные выше, были неразрешимы в рамках физической науки (хотя и выявились прежде всего в физике). Как справедливо указывает М. Бунге, «философ может подозревать, что туман, окутывающий квантовую механику, является, по существу, философским и рассеять его можно лишь с помощью средств, которых нет в обычном инструментарии физика — а именно с помощью логики, семантики, эпистемологии и методологии. Более того, философ имеет все основания считать, что туман, окружающий квантовую механику, замедляет прогресс этой фундаментальной физической теории в течение последних тридцати лет…» [46, с. 131].
Однако то обстоятельство, что многие сугубо физические аспекты квантовой теории не находят должного развития из–за использования неправильных методологических приемов, вовсе не является основанием для вывода, будто данные проблемы и противоречия могут быть решены исключительно философскими методами и с философских позиций. Бунге между тем пытается сделать именно это. «…Пришло время признать, — пишет он, — что квантовым теориям необходимо избавиться от классических аналогий, а также, что они имеют дело с sui generis — вещами, которые заслуживают нового родового имени, скажем квантонов» [46, с. 158]. Бунге представляется, что подобное новое название позволит разрешить некоторые проблемы квантовой механики тем, что… элиминирует их: «Обходясь без классических понятии частицы (точно локализованного макротела) и волны (возбуждение поля), мы тем самым обходимся без корпускулярно–волнового дуализма и знаменитого «принципа» дополнительности, краеугольного камня копенгагенской доктрины. С нашей точки зрения, квантон — это ни классическая частица, ни классическое поле, а некая сущность sui qeneris, которая при одних обстоятельствах выглядит (разрядка моя. — В. О.) подобно частице, а при других — подобно волне…» [46, с. 146].
В действительности в различных условиях (методах и средствах наблюдения) микрообъект объективно ведет себя либо как волна, либо как частица. Рассмотрение микрообъекта как некоего «ни того ни другого», которое лишь «выглядит» (именно выглядит, а не является) в разных обстоятельствах волной или частицей, вызывает определенный агностический скепсис по отношению ко всей квантовомеханической теории, но не снимает проблему. В самом деле, признание того, что «квантон» только «выглядит» частицей или волной, сохраняет вопрос: почему и при каких именно обстоятельствах он так «выглядит»?; а также: почему он не «выглядит» как обладающий волновыми и корпускулярными свойствами одновременно? Таким образом, проблема корпускулярно–волнового дуализма не снимается, а лишь деонтологизируется, переносится на уровень семантического анализа.
Несомненной заслугой Бунге является указание, что случайность как неотъемлемый элемент квантовомеханической теории, не делает еще данную теорию индетерминистской. Случайность и принцип детерминизма вполне совместимы в новом «стохастическом» детерминизме [см.: 46, с. 148].
3. Мировоззренческий аспект детерминизма в биологии
Процесс выработки и осознания диалектико–материалистической интерпретации детерминизма в биологии развертывался не менее драматично, чем в физике, и во многом воспроизводил основные отклонения и заблуждения, преодоленные физической наукой на пути к вероятностному стилю мышления.
2*
Отмеченное в отношении физики возрастание мировоззренческой и методологической роли детерминистских представлений в периоды революционного развития науки можно отнести в полной мере и к биологии. Революция, которую произвела в биологической науке теория Дарвина, в методологическом и мировоззренческом отношении была связана, как это показал Ф. Энгельс, с пересмотром детерминистских представлений, а именно — с уяснением диалектической связи необходимости и случайности [см.: 1, т. 20, с. 534–535]. Следующий крупный шаг в развитии биологии был сделан Г. Менделем также на основании учета объективного характера случайности.