Анализируя данный период развития науки, Ф. Энгельс отметил, что его характеризует «выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы» [1, т. 20, с. 348]. Существенным и главным постулатом этого мировоззрения было отождествление детерминизма с однозначной и необходимой причинной зависимостью, представление о качественной «монодетерминированности» событий (все определено лишь причинно). С коренным пересмотром этого постулата связана революция, пережитая естествознанием в конце XIX — начале XX столетия.
С другой стороны, учение Эпикура о самопроизвольном отклонении атома от прямой линии дало начало двум противоположным тенденциям: 1) абсолютизации «ничем не определенной» случайности в развитии мира — индетерминизму как основе антинаучного мировоззрения; 2) признанию случайности объективным детерминантом действительности — важнейшей предпосылке диалектической трактовки детерминизма и научного, диалектико–материалистического мировоззрения.
Большинство домарксовских материалистических учений придерживалось концепции Демокрита как твердого основания в объяснении окружающего. Независимость от природы во многом определяется умением предвидеть, предсказать будущее, а одно–однозначная причинно–следственная цепь, элиминируя случайность, предоставляла возможность однозначного предсказания будущего состояния объекта или процесса. Именно поэтому метафизическая концепция детерминизма имела такой успех у философов–материалистов.
Идеи диалектической взаимосвязи необходимости и случайности получили свое развитие в Новое и Новейшее время в связи с известными открытиями естествознания. В конце XVIII — начале XIX в. основы диалектической разработки концепции детерминизма были заложены в трудах идеалистического направления, и прежде всего в работах Канта и Гегеля.
Впервые показав необходимость как процесс, Гегель выявил три главных момента этого процесса (опосредствования) — условие, предмет и деятельность [см. 59, т. 1, с. 326]. В противоположность концепции Демокрита, которая была ориентирована на одно–однозначную монодетерминированность, а качественное многообразие типов детерминации игнорировала и сводила к причинности, учение Гегеля впервые обращало внимание на качественное различие детерминирующих факторов. Положения гегелевской диалектики способствовали становлению диалектической концепции детерминизма, открывали пути понимания диалектического единства необходимости и случайности. Однако современное Гегелю естествознание «предпочло просто игнорировать эти положения как парадоксальную игру слов…» [1, т. 20, с. 535], продолжая использовать в качестве методологического основания метафизическую версию причинности.
К началу XIX столетия под влиянием дальнейшего становления таких учений, как теория вероятностей, основы которой заложили еще в XVII в. Б. Паскаль, П. Ферма и X. Гюйгенс, а также возникшая в эти же времена социальная статистика (Д. Граунт, В. Петти), сформировался целый ряд вопросов, неразрешимых с позиций лапласовского детерминизма:
1) как совместить теорию детерминизма (в метафизической трактовке) с эмпирическими наблюдениями, выявляющими отклонения от необходимости, отсутствие «чистого» проявления закона во всех его конкретных воплощениях?;
2) как совместить механизм лапласовского детерминизма с теорией вероятностей, оперирующей понятием «случайность»?;
3) как решить проблему свободы воли в связи с установлением социальной статистикой того факта, что даже самые случайные на первый взгляд человеческие действия (например, вступление в брак) содержат в себе скрытую необходимость?
В связи с экспликацией второго вопроса интересно отметить странное сочетание в трудах Лапласа идей метафизического детерминизма, отрицающего случайность, с разработкой теории вероятностей, на этой случайности основывающейся. Однако это кажущееся противоречие. В трудах Лапласа, в особенности в «Опыте философии теории вероятностей», отмеченные два момента мирно уживаются только потому, что Лаплас, связывая (в полном соответствии с концепцией Демокрита) случайность с незнанием причин, также субъективистски истолковывает и вероятность, относя ее к человеческому знанию о процессе (объекте), но не к самому процессу (объекту). Вероятность, по Лапласу, «в сущности не что иное, как здравый смысл, сведенный к исчислению: она заставляет оценивать с точностью то, что справедливые умы чувствуют как бы инстинктом, часто не умея отдать себе в этом отчета» [108, с. 205].