Но от раздавшегося где-то неподалеку свистка поезда у нее похолодела кровь. Потому что это значило, что час настал.
Живот скрутило спазмом — и это не было резью от слишком туго затянутого корсета или слишком тесной талии амазонки. Возможно, она слишком уж поспешила с тем, что устроила. Но на кону стояло семейное имя.
Наклонившись вперед, она отпустила поводья. Несмотря на мокрые листья на земле, несмотря на темнеющий лес, она пустила лошадь в галоп.
Эмили, ее подруга, осталась где-то позади. Но, как любил говорить ее отец: «Промедление никогда не было в характере нашей Лилли».
А случалось ли когда-нибудь, подумала теперь она, чтобы он произносил это с гордостью?
— В Лиллиан слишком много твоего характера, Морис, — всегда уточняла мать Лилли. — Слишком много этого безумного, бурного натиска. Это погубит нас всех.
К моменту, когда Лилли и ее мать прошлым летом уезжали в Нью-Йорк, Морис Бартелеми и сам увидел в своей дочери слишком много себя самого.
— Подумай о лилиях, ma chere, — произнес он ей вслед.
Уже поставив ногу на трап корабля, она изумленно обернулась.
— Excuzes-moi?
— Ну, знаешь, лилии. Полевые. Те, что ни сеют, ни жнут. И тебе, дочь, тоже не стоит спешить в жизни.
Это прозвучало так же нелепо, как если бы кто-то из священников храма Богоматери Гваделупской вдруг задудел в рожок в середине проповеди. Впрочем, в устах Мориса Бартелеми, портового гиганта это, скорее выглядело как шутка. Словно он подмигнул. Или сделал неприличный жест.
— Но ты же построил свою империю совсем не так, верно, mon pere? — Она провела рукой по щеке отца. И заметила, как он исхудал.
— Меня беспокоит, что я подал тебе пример того, как…
Она не дала ему закончить. Потому что он, конечно же, был для нее примером. Конечно, она была дочерью своего отца. Даже когда он обижал и разочаровывал ее, как снова сделал на прошлой неделе, она его понимала. Потому что она была такой же.
Даже сейчас, на полном галопе, ее пульс вел себя совсем не так, как был должен. Биение ее сердца замедлилось, перешло на тихий ритм — почти замерло во времени.
Опасность всегда действовала на нее именно так — странным образом успокаивала. Что, как она подозревала, было ненормально.
Мужчины ее класса ищут кротких жен. Похожих на ангелов. Склонных к обморокам. И способных получить все необходимые им восторги от романа Троллопа.
Лилли же, оказавшись в гостиной, полной женщин, расхаживала вдоль окон. Когда же разговор неизменно перетекал в обсуждение того, как же выросли чьи-то там дети — Разве не все дети вырастают? Что тут вообще обсуждать? — она придумывала себе изящный предлог для ухода.
Светские дамы хихикали, обсуждая последние суаре — на них раздавали сигареты, свернутые из стодолларовых банкнот. Или вот в одном из домов Ньюпорта устроили для гостей игру: поиски бриллиантов в куче песка.
Лилли находила этих женщин невыносимо скучными.
Джентльмены ее класса были ничуть не лучше; никто из них не искал в жены женщину, обожающую скорость, любящую риск и предпочитающую проводить время на улице, а не в доме. И уж точно никто не искал себе женщину посреди шторма или в центре скандала.
Она склонилась ниже к лошадиной шее, развевающаяся грива коснулась щеки. Восторг незнакомой дороги, ритм ударов копыт по мокрым золотым и пурпурным листьям — именно это и было ей нужно, чтобы прогнать прочь беспокойство — или панику.
Они с Эмили взяли лошадей в стойлах гостиницы «Бэттери Парк», но это не были закисшие в стойлах клячи. Ее конь мчался по каменному мосту, вынося вперед левую переднюю, с каждым разом все дальше.
Упершись правой ногой в луку седла, она отдавалась ритму галопа. Вокруг над лесами и полями вздымалось кольцо гор, окутанное голубым туманом, который, словно пар, поднимался из их глубин.
Наконец, замедлив ход, она оглядела дорогу: березы, рододендроны и папоротники. Каменные мосты и ручьи.
Осталось несколько минут, чтобы подумать, чтобы попытаться понять последние поступки ее отца. Они с Эмили неделю назад приехали сюда из Нью-Йорка, чтобы встретиться с ним.
Эшвилл, Небесная страна, прислал он телеграмму из Нового Орлеана. Воплощение ярости, как пишут газеты. Раз вы едете туда с подругой, как ты пишешь в последнем письме, что, если я встречу тебя там? Неожиданный визит любимой дочери.
Он не телеграфировал ей с тех пор, как они с матерью переехали в Нью-Йорк, а в этой телеграмме он не экономил на словах — наоборот, они текли потоком, как будто он спешил или хотел, чтобы она почувствовала его тепло или и то, и другое. В последние месяцы он редко присылал письмо-другое, но это были деловые заметки, то про угрозу забастовки, то про налоги на импорт. Любимая дочь — так выражаться было для него нетипично. Теплота и порыв не входили в привычки отца.