Но Керри точно знала, что бывают дни, которые оправдывают наличие в ботинке острого ножа.
Вывернув рукав наизнанку, она туго обвязала рану мягкой хлопковой подкладкой и попыталась нащупать пульс под подбородком репортера.
— Есть. Но очень слабый.
Репортер так и не шевельнулся.
Наверху, на платформе, дама в лиловом из поезда покачивалась на месте. Блестящий шелк ее платья при этих покачиваниях посверкивал на свету.
МакНейми опустился на колени с другой стороны репортера и осторожно похлопал его по щеке.
— Мистер, как вы?
В темноте раздавались шаги, чавканье сапог по листьям и грязи. Из тумана возникали лица местных жителей, которые казались актерами, не понимающими своей роли на сцене. И все они смотрели вниз.
Из тени станции появился Мэдисон Грант. Он подошел и встал рядом с Кэботом.
Керри оглядела сцену действия. В свете газового фонаря на платформе и лампы смотрителя, бросающей неровные отсветы на края окружающих деревьев, разглядеть можно было немногое. В густой темно-зеленой чаще подступающего леса не было заметно никакого движения.
Керри увидела возле тела отпечатки следов — в основном узкие, острые следы туфель, таких же, как у Кэбота и Гранта, с более высокими каблуками, четкими линиями и ясно выраженными формами левой и правой туфель, сделанных для разных ног. Но тут же, у тела, были и более широкие, одинаковые, без отличия правого и левого следы самодельных сапог.
Теперь же, когда сельчане подошли совсем близко, надежда отличить следы, бывшие тут ранее, от тех, что натоптала возбужденная толпа, исчезла окончательно.
Подошел Лин Йонг, держась руками с побелевшими костяшками пальцев за руль велосипеда. Справа от него стоял Роберт Братчетт, отпустивший поводья своей лошади. Сняв шляпу, он прижимал ее к сердцу.
— Отойдите подальше, — сказал толпе смотритель. Но смотрел он на Братчетта.
Отступив назад, Братчетт опасливо оглядел толпу, как будто она могла в любой момент напасть на него, начать хвататься за веревки, оружие или звать собак. Его правая ладонь рефлексивно легла на больную руку.
Телеграфист, Фарнсуорт, крикнул в толпу:
— Так, Лин. Используй эту свою штуку. Поезжай за доктором Рэндаллом!
Смотритель добавил:
— И, бога ради, кто-нибудь, посмотрите, дома ли Вольфе.
Лин перекинул ногу через раму велосипеда, и, освещая путь висящим на руле фонариком, уехал в темноту.
Смотритель обратился к Кэботу и Гранту:
— У нас тут в деревне нет врача. Ближайший — только в Эшвилле. Около трех миль пути. Может занять добрый кусок времени.
Как будто, подумала Керри, мы обязаны объясняться перед этими чужаками.
Она повернула голову в сторону Ремы.
— Эта рана. Она…
— Серьезна, — вмешался Кэбот. — Нужен врач. И быстро.
Рема посмотрела на него.
— Можно подумать, мы тут, женщины гор, видевшие немало крови, не знаем пары-другой вещей насчет того, как лечить.
Керри с отвращением заметила ужас на лице Кэбота при слове кровь. Грант слегка кашлянул.
Но Рема еще не закончила.
— Наша Керри, уж она-то не раз спасала от смерти свою маму, хрупкую бедняжку, и так много лет.
Все еще стоя на коленях, Кэбот выпрямил спину и взглянул на толпу — а потом и на саму Керри.
— А что, у вас тут проблемы с бандитами, рыскающими вокруг станции поезда?
Керри ответила ему твердым взглядом.
— У нас тут, — сказала она, — их нет.
МакНейми теперь тряс Берковича за плечо.
— Не могу привести его в себя. Кто-нибудь может принести холодной воды?
Керри сосредоточилась на лице репортера. Бледность. Губы. Кто-то дернул ее за рукав.
— Этот милый дядя-репортер, он как? — Голос Талли звенел от ужаса.
Взяв разодранное пальто, Керри потянулась к дрожащей от холода сестренке и набросила его на голубое домотканое платье Талли.
— Но, Керри, а ты…
— Ш-ш-ш-ш. Не волнуйся обо мне. Ты замерзла, а я нет.
Талли открыла рот, чтобы возразить.
Керри помотала головой.
— Поверь мне, в Нью-Йорке только так и носят — с одним рукавом. — Она глубоко вдохнула, чтобы скрыть дрожь.
МакНейми приподнял руку репортера.
— Она права. Пульс очень слабый.
Керри снова нагнулась над неподвижным телом. Милое лицо застыло. Холодная сырость грязи и сосновой хвои проникала сквозь юбку Керри до самой кожи.
Наблюдая, слушая, ощущая, она не могла не чувствовать, что и толпа наблюдала за ней. Где-то наверху, на платформе, женщина в лиловом сказала: