— В чем же, интересно узнать, он был прав, этот Ипполит?
— Когда уверял меня, что я с тобой не буду счастлива.
— А с ним будешь, да?
— Почему бы и нет?
— Хорошо, я понял! А я-то, когда воевал в Алжире, отказывался верить тому, что мне писали, будто ты гуляешь с Ипполитом!
— И ты разрешал писать тебе разные пакости обо мне? Ты верил этому вранью? Вот как, значит, ты на самом-то деле относишься ко мне?
— Но ты сама заговорила об Ипполите.
— Плевать я хотела на твоего Ипполита! Но я выйду за него замуж — тебе назло!
— Ты выйдешь за него замуж, потому что тебе нравится его рыбья морда.
— Он вовсе не похож на рыбу.
— Ах, как ты его защищаешь!
— Я его защищаю, потому что ты на него нападаешь!
— А я на него нападаю, потому что ты его любишь!
— Ладно, пусть будет так, я его люблю! Он станет моим мужем и позволит мне носить мое колье! Он не будет обзывать меня воровкой!
— Конечно, потому что он сам вор и закончит свои дни на каторге!
— Ну хорошо, Бруно!.. Я с тобой расстаюсь… Я тебя больше никогда не увижу… и ты не станешь отцом моих детей!
— Тем хуже для них!
— Это потому, что ты не хотел бы иметь детей, у которых мать — воровка, да?
— Единственное, чего бы я хотел, так это никогда не возвращаться из Алжира. У меня там были друзья, храбрые парни, которых убили. Но почему же не меня? Это бы всех устроило, и по крайней мере я был бы мертв, не зная, что ты мне изменила!
Мысль о том, что ее Бруно мог быть убитым, заставила Пимпренетту забыть обо всем на свете. Она бросилась к нему на грудь и залилась горючими слезами, сжимая его руки.
— Не говори так, Бруно! Я тебя умоляю! Что же со мной станется без тебя? Я сделаю все, что ты захочешь. Даже поступлю работать служанкой, если ты будешь настаивать.
— Но, Ипполит…
— Плевать мне на твоего Ипполита! К тому же у него рыбья морда!
И ничего больше для них не существовало, кроме захватившей их целиком нежности.
— Моя Пимпренетта…
— Мой Бруно…
— Я вижу, что вы отлично ладите друг с другом.
Молодые люди отодвинулись друг от друга, немного смущенные, и посмотрели на того, кто обратился к ним. Он улыбался. Мужчина лет пятидесяти, рослый и сильный. Они его прекрасно знали: это был инспектор Констан Пишеранд. Вот уже почти тридцать лет по самым разным поводам он отправлял в тюрьму многих членов семей Маспи и Адоль, которые однако не держали на него зла. Они воспринимали его, как своего рода домашнего доктора, который прописывает болезненные, но необходимые лекарства. И хотя он ничего не принимал от тех, за кем был обязан наблюдать, он постоянно беспокоился об их здоровье, ибо, каким бы суровым ни хотел казаться, он обладал нежной душой и по-своему любил своих подопечных.
— Ну как, Памела, ты рада, что вновь обрела своего Бруно?
— Конечно, господин Пишеранд.
Полицейский повернулся к юноше:
— Если бы ты видел ее, когда тебя здесь не было, она просто вызывала жалость… (он понизил голос) такую жалость, что, признаюсь, помня о тебе, я даже кое на что закрывал глаза… ибо было здесь два или три случая, когда я должен был бы задержать ее, но не хотел, чтобы ты, вернувшись домой, нашел ее в исправительном заведении… Я ограничился тем, что пропесочил ее хорошенько, но ты думаешь этого достаточно при таких родителях, как у этой бедняжки?
Пимпренетта сразу же горячо возразила, задетая за живое:
— Я не хочу, чтобы о моих родителях говорили плохо!
Инспектор вздохнул:
— Ты слышишь, Бруно? Скажи, Памела, ты любишь или не любишь своего жениха?
— Конечно, люблю! Что за глупый вопрос? Ой, извините!
— Ну а если ты его любишь, то почему же делаешь все для того, чтобы расстаться с ним?
Она изумленно уставилась на инспектора.
— Я?
— Неужели ты воображаешь своей ослиной башкой, что законы не применимы к мадемуазель Памеле Адоль и что я позволю тебе и дальше красть у людей?
— А я не краду, я просто беру что плохо лежит.
— Отлично! Можешь рассчитывать на судью Рукероль, он тоже просто отберет у тебя несколько лет твоей молодости, дурочка ты! То, что твой отец закончит свои дни в тюрьме, это его дело! Но ты не имеешь права вести себя, как он, поскольку тебе выпала огромная удача: тебя любит Бруно! Вообще-то мне лучше, пожалуй, уйти, а не то я не сдержусь и задам трепку, какую заслуживает эта соплячка!
После таких крепких выражений инспектор покинул парочку, слегка смущенную его внезапной выходкой. Первой пришла в себя Пимпренетта: