Большой зал был битком набит рабочими-манифестантами; среди них было много людей в солдатских шинелях; в первом ряду сидели с неподвижными лицами два слепых солдата в черных очках, несколько солдат с костылями и солдаты, у которых не было одной руки. Фюшпёк простоял на ногах все собрание от начала до конца. Щеки его пылали, так как у него, без сомнения, был жар, когда очередь дошла до чтения проекта резолюции: «Рабочие Будапешта и его предместий, а вместе с ними и весь народ Будапешта шлют братский привет русским революционерам, которые благодаря мужеству своих сердец и крепкому разуму твердой рукой выводят человечество из пекла войны». Однако когда собрание кончилось, Фюшпёк весьма резво зашагал обратно в госпиталь, причем свою суковатую палку в шутку предложил Эгето, с тревогой наблюдавшему за ним и на обратном пути. После этой экспедиции Фюшпёк и в самом деле пролежал с высокой температурой целых три дня. В январе 1918 года его снова отправили на фронт, только на этот раз он ехал в Италию. В районе Южного вокзала курсировали патрули вызванных боснийских и чешских полков; шел восемнадцатый день января, а за пять дней до этого на четырех многолюдных митингах был принят проект решения социал-демократической оппозиции, состоявший из требования о немедленном учреждении по всей стране рабочих советов. В тот самый вечер рабочий класс венгерской столицы готовился к всеобщей стачке — вот почему были вызваны боснийские и чешские полки.
— Тяжело уезжать, старина! — сказал тогда Фюшпёк, обнимая Эгето, жену и сына.
Это было их первое прощание на Южном вокзале. На следующий день началась грандиозная стачка, проходившая под знаком мира и солидарности с российским пролетариатом; даже магазины и те были закрыты. На пятый день с помощью вызванных полков стачка была сломлена, после чего руководство социал-демократической партии «в соответствии с заявлением министерства иностранных дел Австро-Венгрии и венгерского правительства» в газете «Непсава» неоднократно квалифицировало продолжение стачки, как «подрывную работу смутьянов». Имени Ференца Эгето в ту пору совершенно случайно не оказалось в длинном списке арестованных. Правда, сыщики дважды искали его на работе, но оба раза товарищи заявили, что в типографии его нет. Ну а полиция была по горло занята арестами множества других людей.
Болдижар Фюшпёк пробыл на итальянском фронте всего восемь недель. У Ишонзо он снова был ранен, получив пулю в бедро, и вернулся домой с малой серебряной медалью, но с весьма кислой физиономией. Рана его зажила быстро; когда же истекли положенные ему две недели отдыха, он после недолгого размышления не вернулся в свою войсковую часть, стоявшую в резерве за горой Монтелло. Он дезертировал. Несколько дней он провел в своей пештской квартире на улице Надор, потом за ним явился Эгето и перевез в В. Там с ведома вдовы контролера он поселил Фюшпёка в своей комнате. Прошло две недели, и вот однажды вечером по анонимному доносу чиновника муниципалитета, некоего Тивадара Рохачека, к Эгето нагрянули два сыщика. В комнате у Эгето света не было. Вдова Креннер отправилась с дочкой в кинотеатр «Уран», и Эгето сам открыл дверь.
— Документы! — приказал один из вошедших.
В темной комнате сидел Фюшпёк.
— Это моя квартира! — намеренно громко объявил Эгето; он был без пиджака, а его удостоверение личности лежало во внутреннем кармане кителя в неосвещенной комнате. — Предъявите ордер на обыск в доме!
— Ну-ну, не кипятитесь! — сказал другой сыщик. — Обыска мы делать не будем. Предъявите ваши документы. Может быть, вы дезертир?
— А этого вам недостаточно? — загремел Эгето, выставляя вперед изувеченную руку.
«Тем временем он может спокойно вылезть в окно», — подумал Эгето, и на лбу его выступила испарина.
— Пожалуй, достаточно, — сказал первый сыщик уже более вежливым тоном. — Для меня, пожалуй, достаточно. Но существует приказ генерал-лейтенанта Лукачича. Вы его читали? Предъявите же документы.
— К чертям! — крикнул Эгето. — Забирайте! — И он скрестил на груди руки. — «Эх, был бы я в пиджаке, — думал он, — больше часа не продержали бы».
— Вы что, рехнулись? — рассердился второй сыщик. — Почему вы кричите? Мы не глухие.
Через отворенное в комнате окно Фюшпёк увидел во дворе тетушку Терез и девочку, возвращавшихся из кинотеатра. Бежать было поздно.
— Если вы через две минуты не предъявите документы… — начал первый сыщик, но тут из комнаты вышел Фюшпёк.
— Ведите к чертям… — произнес он медленно. — Нечего рассусоливать.
В этот момент появилась тетушка Терез с дочкой. Болдижара Фюшпёка и Ференца Эгето отвели в военную полицию, помещавшуюся на проспекте Арпада. Эгето, однако, через полтора часа отпустили, пригрозив, что против него возбудят судебное дело.
— Еще два пальца у меня отнимете? — спокойно осведомился Эгето; затем обнял Фюшпёка и пошел домой.
Вокруг Фюшпёка поднялась возня, которая тянулась целую неделю, а потом его вновь отправили на итальянский фронт.
— Что-то заждались мы мира, — заметил с сожалением Фюшпёк, прощаясь с женой и Эгето. — Я вот даже на юг отправляюсь! — И, сопровождаемый конвоиром, он сел в поезд.
Это было их второе прощанье на Южном вокзале. Спустя два месяца Болдижар Фюшпёк погиб, и капрал Лайош Дубак обнаружил в его кармане отпечатанную в Будапеште на четырех страничках брошюру о значении победоносной Октябрьской социалистической революции в России.
Через три дня после того, как был схвачен Болдижар Фюшпёк, в гражданском клубе за карточным столом во время партии в тарокко у чиновника Тивадара Рохачека произошло ничем не объяснимое столкновение с одним из партнеров, преподавателем гимназии Кароем Маршалко. Робкий и близорукий учитель наложил руку на последнюю взятку Рохачека.
— Я воспользовался взяткой, — объявил учитель, глядя в упор на Рохачека, — точь-в-точь как некий полевой жандарм!
Рохачек в негодовании проворчал что-то. Тогда учитель поднялся с места, схватил чиновника за ухо и закрутил его изо всех сил.
— Донесите на меня за то, что я перехватил вашу взятку, — тяжело дыша, сказал он. Затем простился с присутствующими и отбыл.
На третий день после этого происшествия в дворцовом лесу состоялась дуэль на пистолетах; учитель выстрелил под ноги чиновнику муниципалитета и, отказавшись от примирения, удалился, оставив на месте дуэли ошеломленных секундантов.
— Близорук, как бегемот! — воскликнул врач, принимавший участие в поединке.
— Отчего он так взбесился? — недоумевая, спросил один из секундантов.
Второй секундант хмыкнул, а Рохачек скрипнул зубами.
В один из первых дней января 1919 года Ференц Эгето пришел на Вишеградскую улицу и подал заявление о приеме его в Коммунистическую партию Венгрии.
…Эгето лежал в глубине алькова; былое и настоящее как-то вдруг переплелись в его сознании, он видел, как за окном сияет луна, слышал, как во дворе старого дома, залитом серебристым лунным светом, попискивают крысы, как где-то капает из крана вода, и думал о том, что на другом берегу Дуная, на улице Дороттья, в Венгерском королевском отеле, без сомнения, уже спит сам военный министр Йожеф Хаубрих, а на вымерших улицах Пешта по приказам, отпечатанным на плотной бумаге, тоже скользит белый луч луны.
«Должно быть, около трех…» И мысли Эгето вскачь понеслись дальше.
Было действительно около трех часов. Лежа на чужой постели в сумерках летней ночи и невольно вслушиваясь в сочное сопение спящих, Эгето в ожидании сна вспомнил строки из послания В. И. Ленина «Привет венгерским рабочим»: «Вы ведете единственно законную, справедливую, истинно революционную войну, войну угнетенных против угнетателей, войну трудящихся против эксплуататоров, войну за победу социализма»[7].
…Венгерская Советская республика…
Эгето стиснул зубы, ему хотелось кричать. Он судорожно глотнул. Его душило бессилие… Итак, самоотверженная борьба, титанический труд — все оказалось тщетным… И вот он здесь, гонимый… Нет! Теперь он стремился подавить воспоминания, пытался думать о другом.
…Дни шли, и он за все это время всего лишь два раза видел учителя Маршалко. Первый раз встреча произошла на Западном вокзале. Это было в начале мая, в субботний день. Они обменялись рукопожатием, и Эгето с трудом втиснулся в переполненный поезд, благо на крыше отыскалось местечко.