Войдя в просторную приемную, он сказал:
— Доброе утро, господа!
По внешнему виду нельзя было сказать, что эрцгерцог страдает старческим склерозом. Его сопровождал капитан Тивадар Фаркаш, секретарь военного министра Йожефа Хаубриха. Капитан привез эрцгерцога в Будапешт в большой черной машине военного министерства, на которой были установлены пулеметы.
С эрцгерцога сняли дорожный плащ, шапку и очки. Он уселся в кресло. Господа стояли. Эрцгерцог, которому было около пятидесяти, имел цветущий вид. Первое, что сделал эрцгерцог, это выпил рюмку абсента.
— Где Якаб Блейер? — спросил он затем.
— Он ждет в отеле «Бристоль», ваше высочество, — ответил генерал Шнецер.
Эрцгерцог кивнул с приветливой улыбкой.
— Прекрасно, — сказал он.
Собственно говоря, ему следовало прибыть сюда еще накануне вечером, но он не мог на это решиться.
— А вдруг арестуют? — неуверенно спросил он вечером капитана Фаркаша.
Капитан заверил его, что на это у профсоюзного правительства едва ли будет время.
— Я отвечаю за вас головой, ваше высочество, — сказал он.
Всю свою жизнь эрцгерцог боялся риска. Так по крайней мере истолковывали его относительную непопулярность как полководца. Если считать и утонувших, то в течение ряда лет нерешительный эрцгерцог, будучи командующим армейской группой на итальянском фронте, скажем у Добердо, без всякой надобности послал на верную смерть всего лишь пятьдесят тысяч солдат. Другие же командующие армиями, причем гораздо более скромного происхождения, как, скажем, генерал-полковник Данкл, Светозар Бороевич или генерал артиллерии Потиорек, загубили в несколько раз больше солдат. Однако это отнюдь не удручало Иосифа, который по природе своей был сибарит. И поскольку он не мог по указанным выше причинам похвастаться полководческими успехами, пресса австро-венгерской монархии в виде компенсации наделила его прозвищем «любимец солдат».
По единодушному утверждению прессы, — за достоверность этого можно так же поручиться, как за оперативные сводки австрийского генерального штаба! — благодарные солдаты никогда не называли его иначе, как «отец наш Йожеф», и только со слезами на глазах. Облаченные в форму ополченцев более пожилые, чем он, будапештские официанты и те не называли его по-иному! Даже какой-то солдат, получивший ранение в живот, так назвал его однажды в полевом лазарете…
В соседней комнате, в зубоврачебном кабинете, пропитанном запахом эфира, зазвонил телефон. Д-р Вейн поднял трубку.
— Шнецера! — раздался чей-то голос.
— Кто просит? — начальственным тоном спросил д-р Вейн.
Впрочем, он прекрасно знал, что на другом конце провода находится пожелтевший от зависти д-р Андраш Чиллери, тоже будайский дантист. Один из вожаков гражданской группы контрреволюционного путча, Чиллери, настойчиво добивался, чтобы по прибытии в Будапешт, до того, как из «Бристоля» поступит сообщение: «Апартаменты приготовлены, воздух чист!», эрцгерцог остановился именно у него; ведь это у него в Буде была просторная квартира с тремя выходами и двумя личными телефонами, а не у его конкурента Вейна.
Генералу Шнецеру он сказал всего несколько слов. Он звонил из «Бристоля». Воздух чист! То же самое повторили в трубку владелец машиностроительного завода в Матяшфёльде Иштван Фридрих и профессор д-р Якаб Блейер.
— Все в порядке, — доложил генерал Шнецер эрцгерцогу Иосифу. — Они ждут. Нам пора, ваше высочество.
Эрцгерцогу хотелось выпить еще рюмку абсента, но он постеснялся. Сейчас он был немного бледен. Ему помогли надеть плащ, шапку и очки. В передней супруга дантиста сделала ему реверанс. Они спустились по лестнице, уселись в большой автомобиль; слева сел генерал Шнецер, эрцгерцог откинулся на спинку сиденья.
«Я дома», — думал эрцгерцог. Правда, ему было не по себе, он ощущал какую-то тяжесть в желудке, пока автомобиль катил над серебристыми водами Дуная по красивейшему мосту Эржебет, единственный пролет которого перекинулся с берега на берег.
Итак, эрцгерцог прибыл домой. Вот он, Дунай, во всей красе раскинувшийся перед его глазами! Одно усилие — и он вновь в своих владениях, в будайском дворце, в замках — алчутском, тиханьском, киштаполчаньском, и на Холме Роз, и в своих поместьях; впрочем, он был отнюдь не самым богатым эрцгерцогом в Венгрии, не то что его родственник Фридрих, угодья которого составляли не менее ста тысяч хольдов.
Правда, 28 октября 1918 года, в тот зловещий осенний вечер, он тоже оказался дома, к тому же в качестве «homo regius» — доверенного лица короля, которому было поручено наметить кандидатуру на пост премьер-министра Венгрии. В тот вечер он неожиданно заболел, по мнению его врача, кишечным заболеванием. Какая-то толпа двигалась в то время из Пешта в Буду, и почему-то часть людей во главе с владельцем машиностроительного завода в Матяшфёльде Иштваном Фридрихом под сенью трехцветных национальных знамен устремилась к нему. Жаль, что из-за болезни он не смог принять соответствующие меры. Жандармерия, заградившая Цепной мост, дала по толпе несколько залпов. На другой день, почувствовав себя лучше, он уже мог заниматься делами и назначил графа Яноша Хадика премьер-министром. К сожалению, новоявленный премьер не предотвратил крушения монархии. Спустя несколько дней он, эрцгерцог, уже настолько поправился — какой отвратительный был у него понос! — что поспешил в муниципалитет Будапешта, присягнул национальному совету, возглавившему октябрьскую революцию в Венгрии, и, проявив известное проворство, присвоил себе — по названию своего поместья — демократично звучащее имя Йожеф Алчут. А 15 ноября в шесть часов пополудни — в это время он находился уже в абсолютном здравии! — в резиденции премьер-министра вместе со своим сыном принес присягу Венгерской республике. Больше с тех пор — что отнюдь не зависело от состояния его здоровья! — он присяг не приносил!
— Ваше высочество, мы прибыли! — воскликнул генерал Шнецер, когда машина остановилась перед отелем «Бристоль».
И вот он дома, в Будапеште, после того как напористый капитан Фаркаш полночи уговаривал его приехать сюда. Дома — всего лишь с одной рюмкой абсента в желудке и во главе контрреволюционного путча.
Почва, как видно, была подготовлена.
Майор Геза Папп и торговец посудой Янош Иловский еще 1 августа в одиннадцать часов ночи посетили итальянского подполковника Романелли, представлявшего державы Антанты. Они спросили его напрямик, что бы он сказал, если бы в Венгрии произошел контрреволюционный путч. Романелли любезно ответил, что он не примет к сведению подобное заявление. Они беседовали еще несколько минут; двое господ намекнули, что в любом случае рассчитывают на скромность подполковника. Романелли и на это ничего не ответил. Два смущенных визитера не спеша шли пешком домой по безлюдным улицам города. Навстречу им попался патруль. Майор Папп показал удостоверение командира Красной милиции, а Иловский предъявил пропуск, выданный ему Хаубрихом на право беспрепятственного хождения ночью по улице как сотруднику аппарата военного министерства.
Планы контрреволюционного путча впервые возникли отнюдь не в эти августовские дни. Один из руководителей гражданской организации заговорщиков, будайский дантист д-р Чиллери, в течение нескольких месяцев в своей квартире с тремя выходами держал настоящее контрреволюционное бюро разведывательной службы. Его деятельность надежно прикрывали весьма Влиятельные лица. Это были тщательно выбритые ренегаты — некоторые члены рабочего совета, проповедующие «внутренний мир», и старые штабные офицеры, пробравшиеся в народный комиссариат по военным делам. Это были те же самые люди, которые по каким-то негласным причинам всякий раз препятствовали расправе с контрреволюционерами, саботажниками и прочими врагами. Это были скрытые предатели, среди которых встречалось множество социал-демократов, ахающих из-за террора, провозглашающих «гуманизм», ратующих за служение делу прогресса с помощью реформ и, учитывая перевес сил на стороне западноевропейских держав, требующих исходить из соображений политической целесообразности. Эти скрытые предатели стремились оттеснить на задний план и оклеветать Тибора Самуэли, являвшегося сторонником решительной расправы с затаившимся врагом.
Рентгеновский аппарат д-ра Чиллери во времена Советской республики действовал безотказно; рентген же стоматологической клиники, наоборот, отказал, и больных посылали к Чиллери. Контрреволюция не пропускала ни одного дуплистого коренного зуба. Квартира дантиста была оснащена двумя телефонами; один из них, служебный, работал бесперебойно. По распоряжению ближайшего окружения Хаубриха заговорщикам доставлялись иностранные газеты и фронтовые сводки так же оперативно, как и самому военному министру.