Ты знаешь, что столетиями кипели во всём мире войны, сотрясающие собой и Корею, и Китай, и Японию. Соответственно, столетиями Бусидо культивировало национальный агрессивно-воинственный дух Японии. А не столь далёкая ещё Сэнгоку Дзизай – «Эпоха воюющих провинций», доведшая своей безумной военной вакханалией страну до грани почти полного распада! Относительный мир воцарился лишь при Шоганате Токугава, но это мир – внешний. Страна по-прежнему напичкана оружием, как засеянные поля – зерном. Остался тот же воинственный дух самурайской морали, тот же фанатизм Бусидо и жадное стремление поработить и оккупировать весь окружающий мир, начиная с Кореи и Китая… Это ещё счастье, что есть поединки, Нази! Пока в них выливается накал японского агрессивного самолюбия, пока в такой, сравнительно невинной форме выясняется преимущество того или иного оружия, – это подарок судьбы! Ты ведь понимаешь, есть и другой способ выяснения, кто сильней… более страшный…»
« Да, – ответила тогда грустно девушка. – Война…»
И всё-таки всякий раз, когда уходили бойцы тропою поединка, мучительной болью сжималось сердце Нази, всё существо её протестовало против заклания этих новых жертв, – во имя поддержания мира? – и она уговаривала себя не думать, принимать всё, как есть. Она понимала, что будь она парнем, всё было бы проще.
В прошлый раз встречались также китаец и японец. Оба они пали. Ей пришлось хоронить обоих. Первым умер самурай, весь истекший кровью. К концу поединка его белые монцуки и штаны-хакама были сплошного алого цвета. Китаец испустил дух несколько позже, изрубленный до неузнаваемости. Как могла, она старалась помочь, хотя понимала, что ему не выжить. Но он очень хотел жить… Она отправила почтового голубя к отцу (голуби содержались специально для таких случаев при часовне на кладбище), а когда вернулась к месту поединка, китаец уже был мертв.
Это был её первый поединок. Плотный солёный ветер с океана сбивал с её лица слёзы, свистел в камнях на могилах…
Она взяла мечи поединщиков, завернула их в белое полотно. И пошла в Эдо. Долгое время почти каждую ночь снился ей этот одинокий путь. И Нази не знала, сколько лет жизни отнял он у неё.
По древней традиции их должно было быть трое, – два поединщика и свидетель из клана Независимых. И чистое пространство вокруг. За день до поединка место специально освящается, чтобы «отогнать злых духов» как с той, так и с другой стороны. Толпа зрителей также излишня, – в ней могут затаиться колдуны и чародеи, незаконно вмешивающиеся в ход поединка вызыванием «ками»-духов и сил из потустороннего мира, а также всевозможные нинзя из мира вполне реального, что вообще очень характерно для коварной души японца, удобно совмещающей в себе несовместимое – кодекс чести Бусидо и потрясающее вероломство.
«В традициях есть глубокий смысл, девочка моя…» – вспоминала Нази, на долю которой в тот день выпали две страшные смерти, двое похорон в полном одиночестве и такая же одинокая двухдневная дорога в столицу.
«Парочка нинзя с лопатами в тот день мне бы очень пригодилась», – призналась она потом отцу.
Но он не поддержал её горькой шутки. И сказал ей то, что перевернуло весь её взгляд на служение Независимых Свидетелей, что дало ей силу и мужество на будущее, что стало смыслом всей её жизни. «Поединки самураев появились ещё в эпоху Гэмпей. И имели интересные последствия: сторонники павшего в поединке самурая, не желая принимать поражение своего клана или стиля, нередко хватались за мечи, и начиналась на поле поединка безобразная резня с далеко идущими последствиями – провинция восставала на провинцию, клан на клан. Поэтому существующий ныне ритуал поединков продуман и отработан до мелочей: от рэйсики (этикета) и техники поклонов до начала боя, экипировки, вооружения и концепции самого поединка и до рэйсики завершения поединка как бойцами, так и свидетелями. Тем более что здесь уже не клан на клан. Здесь уже государство на государство!.. Парочку японских нинзя тебе? И парочку бойцов Шаолиня? Или – по отряду с обеих сторон?..»
Тут Нази и поняла. И содрогнулась… Непомерная тяжесть служения клана Ошоби – Независимых Свидетелей Поединков, достаточно независимых, чтобы предотвратить войны, – согнула хрупкие девичьи плечи.
Отец предсказал, что следующий поединок будет также японо-китайский. Шоган ни за что не смирится с поражением. Он неминуемо пошлёт новый вызов Китаю, как только подготовит достойного бойца.
Тропинка вынырнула из лесной чащи на залитый щедрым солнцем склон. В воздухе отчётливо чувствовалось дыхание близкого океана. Нази чуть обернулась. Следом за ней шёл Нисан. Он поймал её быстрый взгляд через плечо, спокойно улыбнулся. Самурай замыкал шествие, глаза его скользили по склону откоса и дальше, к горизонту, в явном ожидании увидеть цель пути – прибрежное каменистое плато.
Нази отвернулась.
Матэ Токемада. Выращенный Шоганом для одного этого дня…
Краткий утренний разговор с отцом многое раскрыл девушке. Шоган вложил в юношу все свои честолюбивые мечты, всю свою ярость поражений, всю свою сокрушительную волю к победе любой ценой, он оберегал его, воспитывал и направлял, тщательно контролируя каждый шаг, каждый контакт молодого самурая, каждый его ночной вздох, шлифовал его как меч для одного единственного виртуозного удара в нужный момент. С детских лет наставниками Матэ Токемады были учителя, попасть в школу которых являлось недосягаемой мечтой для сотен элитарных самураев. Его личным наставником в стиле иайдо эйсин-рю («искусство победы одним ударом меча») был главный мастер 7-го поколения Хасэгава Мондоносукэ Эйсин, любимым изречением которого было: «Истинный удар всегда приходит из Пустоты». Личным учителем Матэ по дзен-буддизму был великий Банкэй, уже престарелый и глубоко просвещённый в мистике, философии и этике Пустоты будда, певец Смерти во всех её проявлениях – в Любовании Цветущей Вишней, в Любовании Осенними Листьями Клёна, в Любовании Луной или Тихими Снегами, всем, за чем в конечном итоге стоит Смерть, «исток, завязь, начало всякого явления и в то же время – его завершение, предел, высшая степень проявления». В совокупности Хасэгава и Банкэй и сформировали в поразительно короткий срок требуемый Шогану материал: глубоко презирающего смерть и страх перед нею, глубоко равнодушного к жизни и её радостям бойца, основной принцип которого: «Идеальный самурай – сверхчеловек, душа его – меч, профессия – война, достоинство – честь, назначение – смерть». Добавив немного из традиционной японской религии синто, суть которой в том, что император Японии – прямой потомок богини Аматэрасу, а все японцы – богочеловеки, Шоган сориентировал национальный дух молодого самурая в глубочайшем преклонении перед Сыном Божеств – императором и изъявителем воли Неба – Шоганом, выше чего для Матэ Токемады не было уже ничего.
Нази специально изучала «Хагакурэ Бусидо», самурайский кодекс чести. Некоторые разделы просто потрясли её: «Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Так же никогда не следует задумываться над тем, что хорошо, а что плохо… Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения. Убить врага не задумываясь – вот высшая цель». Основа тренинга иайдо – концепция Муга Мусин («ни себя, ни разума») – оставь мысли о победе, очисти себя от всяких мыслей, и тогда сила богов или сила Пустоты войдет в тебя и совершит через тебя то, что сочтёт нужным. Тренируйся упорно и помни, что конечная точка развития мастерства самурая – это приход в Великую Пустоту. Чем меньше тебя, чем больше в тебе Пустоты – тем ты совершеннее, тем ближе желанная Смерть и Нирвана.
Для полноты образования и воспитания, как и многие высокопоставленные молодые самураи, Матэ прошёл курс обучения в элитной школе Консэй, где помимо различных боевых искусств преподавали философию Конфуция, математику, медицину, фармацевтику, поэзию и музыку, искусство каллиграфии, икебаны и чайной церемонии «тя-но-ю», даже основы национального театра «но».
Нази слышала, что одарённый от природы юноша проявил во всём хорошие способности и в то же время – скорее безразличие, чем интерес. В разговоре он легко мог процитировать любое изречение или стихотворную строку, проявить знания по необходимости в различных практических сферах – безо всякого апломба или желания произвести эффект, и тут же вновь уходил в себя, в непроницаемый для других внутренний мир. Друзей у него не было, он ни к кому не приближался и ни от кого не устранялся, но был весь в себе, что вообще-то очень по-японски. Умел ли он плакать или смеяться, любить или ненавидеть?.. Говорили, что Шоган создал в его лице либо само совершенство, либо заводную куклу, оживающую по-настоящему лишь при виде Шогана или обнаженного к бою меча. Вся душа его была – преданность Шогану. Вся любовь его была – бой. Во всём остальном Матэ Токемада – холодная вежливость с налётом цинизма, что вообще-то свойственно многим высокопоставленным даймё, особенно, если они чувствуют за собой крепкую поддержку – своего господина или собственного фехтовального мастерства.