Судорога недоумения прошла по лицу самурая, но он промолчал.
– Так вот, он делал это необычно, не так, так другие. Он бросал ребёнка лицом не вниз, а вверх, в небо. Это трудно - так бросать и ловить, но у него были такие сильные, чуткие и опытные руки, что ребёнок и не чувствовал неудобства. Они соприкасались с детским тельцем в районе крестца и третьего позвонка… Ведь так?..
Нази отвернулась и пошла прочь, на ту часть площадки, где лежало тело Нисана. И чем ближе подходила она, тем более замедляла шаги от непомерной тяжести той непоправимости, что произошла недавно на её глазах. Разговор с самураем дал ей несколько минут относительного забвения, но теперь вновь чудовищная беда наотмашь врезалась в сердце девушки.
Агония смерти уже покинула лицо китайца, оно успокоилось, просветлело и словно заулыбалось вновь. Если бы не огромная лужа крови под телом и окровавленная разрубленная одежда, Нисан казался бы мирно спящим, склонив голову немного набок. Пронзительное желание увидеть, как дрогнут и раскроются вновь его ласковые сияющие глаза, было настолько сильным, что Нази чуть не закричала. Чудо обретения и катастрофичность потери на мгновение помрачили её рассудок, и девушка уткнулась лицом в ладони в отчаянном горьком плаче…
На другом конце площадки самурай устало опустился на одно колено и сел, почти рухнул на плиту, поджав ногу под себя. Голова его кружилась от слабости и жажды, потная окровавленная одежда липла к телу, ныли раны. «Интересно, я свалюсь раньше, чем всё это закончится, или нет? – сумбурно подумал Токемада. – Странная семейка… не удивляюсь, что их не любят… Где манеры, выдержка, воспитание? Впрочем, им нелегко приходится, их клан в упадке…старик и девушка – последние Свидетели… Она очень красива… могла бы иметь мужа и детей… А ей приходится считать удары и наблюдать увечья… Да, это её карма, но можно её понять… Женщине, если она воспитана не в семье самурая, всё это, конечно, тяжеловато…»
Токемада с усилием поднялся, постоял, покачиваясь и, решив, что пока ещё держится, пошёл через площадку к девушке. В прошлый раз — самурай знал это — ей пришлось в одиночку хоронить двух погибших, и сейчас он хотел предложить помощь.
…Нази в ошеломлении смотрела на свою ладонь. Она сама не знала, что побудило её пальцы потянуть за выбившуюся из-под ворота Нисана тонкую тесёмку, перевитую золотистой нитью, но на её ладонь тут же, чуть зацепившись за ткань, угловатым крабиком выскользнул четырёхконечный металлический крест, центр которого украшало изображение цветущего лотоса, испускающего лучи в виде ажурного диска, окружающего сердцевину креста. Концы перекладин также были стилизованы под цветочные лепестки.
Нази почувствовала, как сжало её виски и грудь, и поняла, что всё это время задерживала дыхание. Какая же она глупая! Она должна, обязана была понять!.. И вновь в самое сердце её вошёл прощальный взгляд Нисана, его свет, любовь и требовательность, взгляд, говорящий в упор: «Ты!»
Что хотел от неё Нисан, так загадочно, так жертвенно ушедший?!. Ладонь девушки стремительно сжалась: за её спиной раздались шаги самурая. Не разжимая кулака, она быстро и глубоко запрятала его содержимое под ворот Нисана. И развернулась всем корпусом к Токемаде.
От взгляда в упор – жёсткого и твёрдого – Матэ изумлённо остановился. Он ожидал увидеть заплаканное девичье личико и подготовил соответствующие слова…
– Вы готовы завершить ритуал? Прошу вас, начнём!
… После последнего поклона Токемада тяжело выпрямился и не стал вставать, внимательно и серьёзно следя за действиями девушки. Она принесла откуда-то несколько жердей из бамбука, положила две параллельно и несколько коротких поперёк, потом сняла с себя длинный серебристый плащ и накрыла им жерди. Наблюдавший самурай усомнился, что по ритуалу Свидетелю полагалось использовать собственную одежду, тем более что плащ Нази был явно очень дорогой, но это было её личное дело… Он поднялся, чтобы предложить помощь, не зная тоже, допустима ли она, но девушка тут же развернулась к нему и с холодной вежливостью произнесла:
– Нам придётся заночевать на побережье, здесь темнеет быстро. Солёная вода – очень хорошее средство для обработки ран. А теперь прошу вас, оставьте меня одну!
Матэ пожал плечами, нашёл свой походный холщовый мешок под кустом, куда бросил его утром, и отправился к океану. Первым делом он напился и через силу сжевал часть рисовой лепёшки, потом разделся и, выбрав место поспокойнее, вошёл в пенящуюся клокочущую заверть прибоя, дав волне обдать себя с головой…
Обсохнув на берегу, осмотрел свои раны – на плече и бедре – и начал осторожно смазывать их специальной мазью, рыча от жгучей боли, но скоро боль отошла, смазанные места потеплели, и тогда самурай надел чистое бельё, вишнёвого цвета верхнее монцуки, чёрную безрукавку с двумя серебристыми кругляками на груди – эмблемами Второй армии Шоганата, чёрные широкие хакама и обмотал талию в несколько витков белым поясом-оби. Обуваться пока не стал, давая натруженным ступням отдых, заставил себя ещё поесть, – уже с куда большим аппетитом, допил остатки воды во фляге – и рухнул навзничь на травяной пригорок.
…Он выжил! И – победил! Всё остальное – потом…потом…
*
Матэ проснулся резко, как от толчка. Увидел над головой сиреневое закатное небо с сизыми волокнами облаков, почувствовал на пересохших губах соль прибоя, потянулся и закинул руку за голову. Военная привычка сработала: он проснулся в назначенный самому себе срок. Его немного знобило, раны горели и мучительно ныли, он знал, что так и должно быть, никуда не денешься. Пока светло, нужно будет поискать воды, подумал Матэ. И …остался лежать.
Прошедший день всплывал в памяти пластами. Он крутил поединок в голове то так, то этак, заново переживая многие комбинации и приёмы. Вспомнил удар левой. И одобрил его. Без этого удара он остался бы с только себе ведомым потенциалом искусства рётодзукаи, но скорее всего – лишь в памяти своего учителя по иайдо.
Токемада заставил себя подняться и побрёл с фляжкой искать родник. Он заприметил его ещё с холма, когда спускались к побережью утром – по запаху свежести и более яркой зелени трав. Напившись и хорошенько обработав снова раны, решил не возвращаться на берег, а разыскать Нази.
Действительно, стемнело моментально. Почти на ощупь он добрёл до кладбища. Нигде не было видно ни огонька, ни отблеска костра. Нагретые за день камни могил испускали мягкое тепло. Яркие светлячки парили над травой и на бархатном фоне фиолетового неба.
– Назико-сан?! – крикнул молодой самурай.
Никто не ответил. Матэ бросил плащ к стволу какого-то низкорослого корявого дерева недалеко от тропинки, сел на него и откинулся спиной на шершавый ствол. Раны воспалились, и его мучил жар. Омочив губы студёной водой из фляжки, Токемада решил, что девушку всё же надо найти… Но тут же спросил себя, а нужно ли это им обоим? По крайней мере, в её положительном ответе он сильно сомневался.
…Старого Ошоби молодой самурай неоднократно встречал в ставке или дворце Шогана. Он знал, что этот ещё очень крепкий, сильный и всегда невозмутимо-спокойный старый воин часто подавал главнокомандующему очень мудрые и дельные советы, а Шоган не пренебрегал их запрашивать, и хотя никогда не любил старого Ошоби, но держался с ним подчёркнуто внимательно и дружелюбно. Соответственно, и все высокопоставленные офицеры и приближенные Шогана вынуждены были делать весьма приветливые лица, встречая Этоми Ошоби в правительственных коридорах.
С капитаном Матэ Токемадой у Ошоби были очень своеобразные отношения, точнее, старик всегда держал молодого офицера на таком расстоянии, на котором никакие отношения не могли возникнуть вообще. Общение их ограничивалось рамками самого вежливого и строгого японского этикета, при котором собеседники, показывая хорошее воспитание и безупречные манеры, могли наговорить друг другу полный букет любезностей, не прибавив от себя лично ни единого слова.