Господи, мы ведь только-только по-человечески жить начали! Только второй месяц прошел, как он вырос и в директорат попал. Сколько лет нам приходилось довольствоваться скромными крохами! И вот сейчас, когда, казалось, все у нас наладилось, – снова здорово…
Сереженька! Вот вроде большой ты у меня, а все как дитя малое. На все ведешься. Ну ничего, ничего, я вовремя предупреждена – значит, вооружена. Справлялась раньше – справлюсь и теперь!
Слушай меня, Катюха, и хорошенько запомни, тварь: тебе – конец! Я моего Сереженьку ни при каких обстоятельствах не отдам! Порву тебя на части, но не отдам тебе его! Он у меня в жизни один-единственный свет в окошке! Один за последние двадцать восемь лет совместной жизни.
Сыночек…
Инна Адаменко
Проклятие ведьмы
Ведьма Ефросинья была очень старой. Больше века прожила она на белом свете, многому за это время научилась и многое умела. У окрестного люда она пользовалась уважением за то, что не чинила им зла, болезни лечила и в помощи никому не отказывала. А еще люди шептались, что был у ведьмы особенный дар – могла она мертвых воскрешать.
Избушка Ефросиньи стояла особняком на окраине деревни, а за ней сразу начиналась опушка леса. Но, несмотря на отдаленность, тропинка к ведьме не зарастала ни зимой, ни летом, двери ее были открыты для всех нуждающихся. Как-то вечером на пороге ведьмина дома появилась молодая женщина. Кинувшись старухе в ноги, она слезно взмолилась:
– Прошу, воскреси моего мужа. Жизни без него нет, люблю его сильно.
– Ополоумела девка, что ли? – недовольно прокаркала старуха. – Ишь чего выдумала, не занимаюсь я таким. И кто надоумил только?
– Люди говорят…
– Мало ли, что языками чешут, – перебила ведьма женщину, – брехня это все!
– Помоги, – схватившись за подол юбки Ефросиньи, разрыдалась женщина. – Ведь руки на себя наложу.
– Домой ступай, – отрывая от себя просительницу, рассердилась ведьма. – Время лечит, а дурные мысли из головы выбрось.
– На что мне жить, когда мой миленький в земле лежит и я больше никогда не посмотрю в глаза его ясные, не вдохну запаха родного, не почувствую прикосновений крепких.
Ефросинья ничего не ответила. Сжав губы в тонкую линию, она возвратилась в избу. Жалко было вдову, только не занималась ведьма больше воскрешением. Ритуал этот требовал большой самоотдачи и сил и грузом тяжким потом ложился на душу. И так грехов за ней накопилось немало, продлевали они ей жизнь, обрекая на муки земные.
Лишь один раз она прибегала к обряду, еще по молодости, когда пожалела несчастную мать, схоронившую свое дитя. Отчаяние и безысходность застыли прозрачными каплями слез в ее глазах. Сердце ведьмы дрогнуло, и она вернула к жизни малютку. Однако радость матери было недолгой. Неизвестная хворь забрала у нее ребенка через год. Никакие отвары и заговоры не помогли, а женщина, не выдержав второго удара, в тот же день удавилась.
После случившегося ведьма поклялась никогда не воскрешать мертвых. Она поняла, что всякое деяние влечет за собой последствия. Не вмешайся Ефросинья в круговорот жизни, мать пережила бы свое горе и со временем смирилась с потерей. Глядишь, потом и детишки у нее еще появились бы. А так вместо одной две жизни оказались загубленными, и все по вине ведьмы.
Поутру старуха вышла на крыльцо и наткнулась на женщину. Свернувшись калачиком на циновке, вдова спала ровно на том месте, где ведьма ее вчера оставила. Девчонка ведь совсем, годков двадцать, не больше, безотчетно отметила Ефросинья. Хорошо, что лето и ночи теплые, хоть не замерзла. Потревоженная скрипом двери, женщина проснулась.
– Чего разлеглась, поднимайся и уходи, – недовольно проворчала старуха.
– Некуда мне идти, – устало вздохнула вдова. – Дома стены давят, задыхаюсь я там. Все о нем напоминает. И ты меня, бабушка, не гони. Хозяйство у тебя в запустении, а я молодая и сильная. Помогать тебе стану – убирать, стирать, готовить, – только не прогоняй.
– Как звать-то тебя?
– Прасковья.
По смягчившемуся голосу Ефросиньи стало ясно, что оттаяла она. К тому же Прасковья оказалась права: не было былой прыти и ловкости в движениях ведьмы и сила в руках была уже не та. Другим дочери или невестки помогали, а ей Бог не дал ни тех ни других. Одной жить тяжело, а вдвоем легче и веселее. В последнее время она особенно остро стала ощущать свое одиночество. Ведьма сама когда-то выбрала жизнь на отшибе вдали от людей, а сейчас тосковала по человеческому теплу и общению.
Сжалилась Ефросинья над молодухой и разрешила ей у себя остаться. Прасковья взвалила на себя всю домашнюю работу и больше не напоминала о своей просьбе. Старуха пыталась несколько раз расспросить женщину о ее муже, но та сразу замыкалась в себе и взгляд ее подергивался дымкой затаенной боли. Сразу бросалось в глаза, что горе вдовы было сильным и неподдельным.