А все потому что Генке было стыдно. Очень стыдно. Два дня назад тренер опустил его ниже плинтуса. Правильно, в общем, опустил. Школу закончить было нужно, но Генка не сомневался, что вытянет на тройки восьмой класс, а потом можно и в ПТУ уйти, там стипендия, все матери подмога. Но главным обвинением оказалась не плохая успеваемость. Непонятно, откуда тренеру стало известно о Генкиной трусости. Да, теперь он сам воспринимал это как трусость. Но тогда он посчитал разумным не лезть в драку. И не потому, что противников было слишком много. Просто потом опять во всем обвинили бы его. Генка прекрасно знал, что если бы просто собирались бить его самого, тренер не стал бы так возмущаться. В конце концов, это личное дело каждого – драться или нет. Но в том-то и суть, что драки, как таковой, и не было, но возникла бы обязательно, если бы Генка вмешался. А так, наехали Санек с компанией на карапузика из пятого «Б». Так в общем-то за дело наехали. Карапузик их застучал с сигаретами в туалете. Курильщиков Генка не понимал, но опять же считал, что гробить свое здоровье или нет – тоже личное дело каждого. А вот стучать противно. Но тренер заявил, что он струсил и не защитил слабого.
И теперь Генка сгорал от стыда. И что хуже всего, он не видел никакого способа реабилитироваться. Не идти же сейчас искать Санька и бить ему морду. Вообще как-то не по-человечески получается. Что он тормоз какой?
Углубившись в эти невеселые размышления, Генка брел вдоль вольеров с ламами, бизонами и прочими экзотическими коровами, до которых ему не было никакого дела, когда из-за поворота навстречу выскочил перепуганный паренек. Генка и не обратил бы на него внимания, если бы через пару секунд не появились преследователи.
- Задержи его! – крикнул один из парней.
Генка протянул руку и сцапал карапузика. Мельком глянул на пацана, успел заметить панический ужас в распахнутых синих глазах, и закинул мелкого себе за спину.
- Шестеро, - констатировал он. - На одного. Маленького. Непорядок, - и шагнул вперед.
Это, конечно, не было достойным подвигом для реабилитации. Пацаны из матшколы боксом не занимаются. Но все же их было шестеро и это утешало.
Спустя два часа Ким записался в секцию бокса, открыв для себя удивительный мир жизненной философии, совсем не похожей на математику. И перестал бояться. Надолго. Почти на четыре года. А потом он впервые испытал то отвратительное щемящее чувство беспомощности, которое сейчас грозило поглотить его целиком.
Генка писал короткие, но веселые и полные оптимизма письма из учебки, и Ким совершенно не волновался за друга, зная, что хлипкий на вид паренек – мастер спорта по боксу, а значит, вполне может постоять за себя. А потом – Афган. Писем стало мало. Очень мало. Они стали другими. И уже не несли покоя, потому что шли, иногда, слишком долго. Ким ненавидел. Благополучных мальчиков-мажоров – своих однокурсников, косящих от армии, жизнерадостную Аллочку Вишневскую, безнадежная любовь к которой не миновала и Генку, информационные телепрограммы, тактично избегавшие сообщать новости с театра военных действий, политику и политиков, из-за которых гибли парни на этой никому не нужной войне. Но больше всего он ненавидел себя. Потому что ничего не мог сделать. Совсем ничего.
И сейчас было то же самое.
Хлопнула дверь и на веранду вышла заплаканная Шурочка в обнимку с контейнером. Ким взглянул на девушку и вдруг осознал, что главным аргументом Иоанна в споре с ней стало то, что Генку надо расколдовать. Она боялась, смертельно боялась даже близко подходить к высоковольтным вышкам, но согласилась ради Генки. Это ведь любовь! Господи, что этот старый дурак делать будет с девчонкой, когда расколдуется?! Она же – ребенок! Ей ведь по человеческим меркам лет семнадцать. А Генке сорок три скоро, у него сын от первого брака примерно Шурочкиного возраста. И что она в нем нашла?! Ведь уперлась: он такой красивый!
Киму было трудно судить. Его самого лет с шестнадцати девчонки везде провожали глазами. Он знал, что нравится женщинам, но никакой своей заслуги в этом не видел. Наоборот, в общении с дамами у него всегда возникали сложности. Он плохо понимал, о чем можно говорить с дурами, а те, что способны были поддержать беседу, как правило, пребывали уже в том возрасте, когда о сексуальном влечении не может быть и речи. Нет, он отнюдь не был монахом, но оторопь, охватывающая его каждый раз при столкновении с человеческой ограниченностью, почему-то создала ему репутацию человека заносчивого и женщин не уважающего. Хотя в своем неуважении к дуракам Ким гендерных различий не делал. Возраст опыт и материальный достаток внесли в жизнь определенные положительные коррективы. Романы с умными, хорошо образованными женщинами устраивали Кима ровно до тех пор, пока дама не начинала пытаться запустить в него коготки поглубже. Жениться Ким не хотел категорически. Одного раза за глаза хватило.