— Увы, господа, — пожал плечами Вревский, тоже приникнув к окну, — абсолютно ничего не наблюдаю.
Локомотив еще раз свистнул и потянул вагоны на закрытую территорию. Нет, пусть они и не видят, но я-то отчетливо наблюдаю, как активно снуют вокруг створок какие-то темные полупрозрачные «сгустки». И вообще, за воротами этих тварей, словно мошкары вечером в осенней тайге. Надо будет приглядеться повнимательнее, может это и есть пресловутые прислужники местных Шаманов — расторопные Духи-Тёсь? Мы медленно заезжали в раскрытые ворота и, как только «преодолели Рубикон», оказавшись за толстыми стенами тюрьмы, на мои плечи словно навалилась чудовищная тяжесть. Прям, как мешком картохи сверху придавило! И судя по скривившимся лицам моих попутчиков, их тоже не обошло стороной.
— Ну что, доходяги, — на вагонный продол [1] вышел начальник конвоя, и остановился рядом со скучающим рядовым Табакиным, — ощутили всю «прелесть» Абакана? Хотел сказать, — довольно усмехаясь, произнес он, — чтобы в следующий раз неповадно было… Но передумал — следующего раза для вас не будет! Наслаждайтесь гостеприимством Пожирателя Душ, господа аристократы!
[1] Продол — тюремный коридор, по обоим сторонам которого располагаются камеры с заключенными (уголовный жаргон).
— Да пошел ты в жопу, мусор! — прорычал кто-то из соседней купешки-камеры, расположенной по соседству с нашей.
Но начальник конвоя и ухом не повел, явно наслаждаясь нашими неприятными ощущениями и кислыми рожами.
— Гляди, Табакин! — Толкнул он кулаком в плечо встрепенувшегося при его появлении солдатика. — Смотри, и не завидуй им больше никогда!
От упавшей на мои плечи «тяжести» начало потихоньку двоиться в глазах, словно бы наложили друг на друга две одинаковые картинки, но с небольшим смещением. Я закрыл один глаз, думая, что раздвоение прекратиться (я всегда так делаю, чтобы сфокусироваться, когда перепью), но не тут-то было. Даже одним глазом я видел точно так же, как и двумя. Причем одна картинка была четкой и резкой, а вторая — немного смазанной и слегка зыбкой.
— А чего это их так корчить начало? — поинтересовался у капитана Табакин, который по незнанию, едва не пропустил все веселье.
— А это «вечерняя дойка» Праны началась, — просветил подчиненного капитан. — Сейчас Духи Абакана быстренько с них всю аристократическую спесь-то пособьют! Будут знать, как умышлять против нашего народного государства и товарища Сталина.
— Ох, ты ж, а вдруг и нас случайно зацепит? — Заволновался солдатик, переменившись в лице.
Я слушал их разговор вполуха, пытаясь поскорее проморгаться. От смазанной и раздвоившейся картинки у меня кружилась голова, во рту появился кислый металлический привкус и к горлу подкатывал тошнотворный ком. Однако, когда я бросил беглый взгляд на надзирателей, то очень сильно удивился. На лбу каждого из них исходили непроглядным мраком четко очерченные темные «печати» — свивающийся кольцами крылатый змей, заключенный в правильный шестиугольник.
— Не ссы боец! Не зацепит! — Успокоил его старший надзиратель. — Ты же прошел курс «техники безопасности»? Тамгу на лбу «травили»?
Я навострил ухи.
— Какую тамгу? — Затупил рядовой.
— Мля! — выругался капитан. — Ну, отчего мне попадаются сплошные долбоклюи? Иголки в лоб загоняли на курсах?
— А… Да! — Неосознанно потер лоб ладонью Табакин. — Больно было, прям жуть!
— И не объяснили ничего? — не поверил капитан.
— Ну, говорили там чего-то… Только я и слова не понял, — признался рядовой. Инструктор, словно на тарабарском языке какую-то чушню нес…
— И за что мне все это? — Закатил глаза под лоб начальник конвоя. — Ладно, не бери в голову, Табакин! Бери в плечи — шире будешь! Одним словом, если тебе не сплохело при въезде на территорию, значит, Тамга имеется, и она «работает».
Глава 19
Локомотив дотащил вагоны до железнодорожного вокзала (да-да, у этой тюрьмы имелся свой железнодорожный вокзал) и, «спустив пары» и лязгнув сцепкой, остановился у высокого перрона. Как ни печально это признавать, но оркестр на перроне отсутствовал. Однако, встречающие имелись — двое невооруженных слегка раскосых молодых человека, облаченных в цивильные деловые костюмы, как у номенклатурной советской элиты. И никакой тебе больше охраны. Ну, вот вообще никакой!
Первым на перрон соскочил начальник конвоя и подошел к встречающим. Они обменялись рукопожатиями, после чего капитан передал стопку тоненьких картонных папок, по-видимому, наши личные дела. Один из парней небрежно её принял и сунул «под мышку». После чего капитан передал какой-то листок бумаги второму, в котором тот быстро расписался. Капитан сложил лист вчетверо и сунул его в нагрудный карман гимнастерки.
— Табакин, «выгружай» осужденных! — громко крикнул он, повернувшись к вагону.
И это все? Никакой больше бюрократической волокиты? Нас что, даже «сличать» с документами не будут?
Табакин прошелся по зарешеченным купешкам «Столыпина», отключая Защитные Конструкты, тыча светящимся кристаллом в Магические запоры.
— По одному! — Раззявил он свою луженую глотку, направив автомат вдоль коридора. — Руки за спину и на выход! Шаг короткий! При попытке побега — стреляю без предупреждения! — И он показательно лязгнул затвором автомата.
— Табакин! — В вагоне вновь появился начальник конвоя. — Ты дебил?
— А в чем дело-то, товарищ капитан? — Растерялся рядовой, мигом растеряв весь свой апломб и гонор. — Все ж по инструкции…
— По какой, к хренам, инструкции? — Накинулся на него капитан. — Какой побег? Куда этим бедолагам деваться «с подводной лодки»? Они и так ноги едва переставляют! Хорошо, если сами на улицу доковыляют, а то и выносить придется…
— Граждане осужденные! — громко произнес он, привлекая наше внимание. — Если кому совсем невмочь, оставайтесь на своих местах! Сначала выходят те, кто в состоянии двигаться самостоятельно! Двигаемся по одному, начиная с ближней к выходу камеры! Давайте, болезные, пошевеливайтесь! Вам еще к местному начальству попасть надо, для установления «нормы выработки» Праны и Силы в зависимости от ваших Рангов! — Любезно продолжил свой «ликбез» начальник конвоя. — Иначе «сгорите» за несколько дней! Пошевеливайтесь, доходяги! Каждая минута, проведенная в Абакане без установленной «нормы», съедает у вас час, а то и целые сутки жизни! Мне-то плевать, что вы раньше сдохнете — туда вам и дорога! Но я сегодня добрый…
Заключенные, матерясь сквозь зубы, начали в прямом смысле слова выползать на продол вагона. Кто-то едва стоял на дрожащих ногах, держась за стены и деактивированные решетки, кто-то пытался гордо «держать» голову и обойтись «без костылей», но спотыкался на каждом шагу. Но тяжело было всем. Откровенных доходяг, кстати, на этапе не было. Все, худо-бедно, но топали на перрон своими ногами. «Выпнув» из вагона весь контингент, капитан дождался, когда принимающая сторона пересчитает нас по головам и, «взяв под козырек», захлопнул дверь «Столыпина». Пока мы выходили на перрон, товарный вагон был отцеплен и загнан в тупик. Один из наших новых надзирателей подал какой-то знак машинисту, локомотив, засвистев в очередной раз, покатил одиночный вагонзак за пределы тюрьмы.
— Итак, господа осужденные! — Привлек к себе внимание хорошо поставленным голосом один из надзирателей. По внешнему виду — местный, скорее всего, из так называемых «Енисейских кыргызов». — Слушаем меня внимательно, если не хотите иметь в дальнейшем особых проблем со здоровьем, а то и с самой жизнью!
Заключенные навострили уши, внимая тому, чем огорошит их этот, вполне себе миролюбивый надзиратель самой чудовищной в мире тюрьмы, если не понимать в рассчёт фашистские концлагеря — плата за нахождение в которой исчисляется количеством Жизненной Энергии. Мы с Вревским тоже внимательно слушали, только командир оставался не особо заинтересованным в этом «инструктаже» — все нюансы пребывания здесь он уже успел изучить на собственной шкуре.